Забравшись на постель, я села по-турецки и сфокусировала все свое внимание на диких цветах в этой их симпатичной вазочке. Ни о чем не думай, не двигайся, и ты обретешь равновесие. Я сделала несколько глубоких вдохов и долгих выдохов. Но образ Модести Блэз, не к месту возникший в сознании, заставил меня плюнуть на всю эту дребедень. Я всегда с подозрением относилась к женщинам, которые прячут в своих прическах кинжалы и стилеты и умудряются пережить последствия изнасилования с помощью медитаций. На моем месте она, вероятно, взломала бы замок, вырубила бы охранника и, прокравшись в опочивальню Дэвю, кастрировала бы его, чтобы утром подать тарелку с его яйцами на завтрак Бельмону. Впрочем, я бы ее не осудила. Это было бы малость покруче, нежели пытаться протаранить дверь миниатюрной вазочкой с мелкими цветочками. Я легла на спину и уставилась в потолок. Вспомнила, что забыла сообщить Кэт номер своего телефона, вспомнила о седовласой хозяйке пансиона, которой было заплачено вперед и которая, вследствие этого, даже не поинтересовалась, куда я пошла. Потом, закрыв глаза, я стала думать об Англии.

Похоже, было уже за полночь, когда послышался характерный звук отпираемого замка и дверь отворилась. Честно говоря, увидев Даниеля Дэвю, я удивилась. На его месте я поручила бы эту работу кому-нибудь другому. По его виду не скажешь, что он переполнен счастьем. У меня есть своя теория относительно злодеев. Люди они, в большинстве своем, изнуренные муками совести, подобными зубной боли, кроме того, у них вечно скверное настроение, ибо они зачастую лишены благодати покаяния. Я встала ему навстречу. За его спиной в дверном проеме маячил телохранитель, принявший позу боевой готовности. Готов защищать хозяина до последней капли крови. Вопрос, от кого? Дэвю направился ко мне. Я невольно отступила на шаг. Он остановился.

— Ну, Ханна, вы меня удивляете, — сказал он по-английски. — Кажется, я от вас же слышал, что вы не из пугливых.

— Я солгала. И потом, тогда я была в приличной компании.

Он слегка отстранился влево, будто позволяя камню, брошенному в него, пролететь мимо.

— Жюль готов встретиться с вами.

— Жюль? — переспросила я, дивясь тому, как быстро наши официальные обращения превратились в дружески-фамильярные. — Он что, все еще держится? Как видно, не так уж и болен, как хочет показать.

— Полагаю, нелишним будет нам с вами переговорить до того, как вы встретитесь с ним.

— Зачем? Осталось что-то еще, что вы забыли мне о нем рассказать? Несколько сиротских приютов и больниц, которые он облагодетельствовал? Дети третьего мира, которых он спонсирует?

Он покачал головой.

— Я говорил правду, Ханна. Любой бизнес-журналист мог бы рассказать вам про него то же самое.

— Кто бы подумал! Тупой, ничем не выдающийся человечек, — сказала я по-французски, чтобы Мускулистый у дверей понимал, о чем мы толкуем. — И уж давно, в силу естественных причин, не дамский угодник. Но продолжайте, Даниель, продолжайте. Кстати, вы, вероятно, вошли в колонки светской хроники единственно из-за умения со вкусом одеваться. Лучше, конечно, порасспросить об этом ваших знакомых дам. Кроме, естественно, той единственной, от которой ответа уже не дождаться. А я бы спросила у нее, не была ли ее беременность подарочком для вашего дядюшки? Хотя странно. Заполучив свою веточку на фамильном древе, вы, как мне кажется, предпочли бы, чтобы старик оставался бездетным.

— Не будьте ехидной, Ханна, это вам не идет. Видели бы вы, как ему не понравилось мое предположение. И все же, как ни крути, он был прав. Это чистое ехидство. К тому же дешевое ехидство, показывающее, как я взбешена. Слишком круто для борьбы с помощью медитации. Я села на кровать.

— Итак. О чем вам желательно поговорить? Причем сразу должна вам сказать, что у меня их нет. Но вы, должно быть, успели уже проверить мою сумочку и убедились в этом сами.

— Я понимаю ваш гнев, Ханна, — проговорил он, вновь переходя на английский. — Если бы подобное произошло со мной, я бы тоже взбесился. Но у меня, надеюсь, нашлось бы достаточно выдержки, чтобы не позволять гневу управлять мною. Нам необходимо узнать друг о друге побольше. Вы все время такая разная. Это поразительно. — Он помолчал. — Я и сам не думал, что так обрадуюсь нашей встрече. Вам бы сейчас было гораздо хуже, если бы я тогда согласился… Ну, вы понимаете, о чем речь, — сказал он тихо. — И все же я…

— Пожалуйста, Даниель, оставьте это, здесь не исповедальня. Каждый католик, которого я знала, так или иначе лгал. Как всякий истинный католик, я знаю цену правды и лжи. Давайте просто займемся делом и поскорее покончим с этим. Хорошо?

— Хорошо. В таком случае, если вы готовы, я провожу вас к Жюлю. Остальное вы узнаете от него.

— А где гарантия, что на этот раз он будет говорить мне правду?

— Какие гарантии, Ханна? Ведь вы сами стремились к встрече и разговору с ним, разве не так? Если это вас подбодрит, то знайте, я сказал ему, что в прошлую встречу он недооценил вас, отчего возникли только лишние трудности. Так мы идем?

Это, конечно, не того сорта предложение, от которого можно было отказаться. Я встала. Он стоял между мною и дверью. Я должна была обойти его, чтобы выйти. Проход он мне оставил слишком узкий, но я хотела дать ему понять, что это меня не смущает. И все-таки он оказался очень близко ко мне, так близко, что я чувствовала его запах, чувствовала его всего. Почему нет?.. Но мир переполнен мужчинами, глядя на которых можно только радоваться, что не переспала с ними. Да и с каких пор это стало проблемой? Забодай тебя черт, подумала я, протискиваясь мимо него. Но в этот самый момент он схватил мое запястье. Тогда я повернулась к нему, и с минуту мы стояли, в упор глядя друг на друга. Я не столько услышала, сколько шкурой почуяла, что Мускулистый за моей спиной сделал шаг вперед.

— Позвольте пройти, — процедила я сквозь зубы, но и сама слышала, как предательски дрогнул мой голос. Он не пошевелился. Моя кожа под его пальцами начала ныть. Он, должно быть, заметил это по выражению моего лица и ослабил зажим, хотя не настолько, чтобы мне можно было освободить руку. Вдруг я почувствовала, что это властный мужской призыв, и была так потрясена, что не успела внутренне защититься. Это вспыхнуло между нами как бензин, в животе у меня что-то содрогнулось, сладостно и в то же время мучительно. Я ощутила стыд и неистовство. Но также и возмущение. Разум и тело— лучшие друзья и давнишние враги. В какой-то момент я поняла, что мое сопротивление вот-вот рухнет. Хорошо хоть, что на этот раз признание было взаимным. И он знал, что я знаю это. Вдруг он выпустил мою руку, и его голос, когда он заговорил, дрожал почти так же, как мой.

— Хочу вам напомнить, Ханна, что мы оба просто выполняем свою работу. И вы первая сказали, что только это заставляет вас выступать против неприятеля.

Не глядя на него, я направилась к дверям. Охранник перекрыл мне путь.

— Все в порядке, Морис, пропусти даму. Мускулистый отступил, и я, пройдя мимо него, спустилась по ступенькам и вышла из домика.