Светло-серые глаза Люция с непроницаемым выражением смотрели на долину. Далеко внизу маленькая фигурка мальчика отчаянно бежала через поля, между рядами виноградников. Он то и дело оборачивался на девятерых всадников на холме у опушки леса. Аттила понимал, что они хорошо его видят, и им некуда спешить. Какие шансы у мальчишки против девятерых кавалеристов?

— Ну, давайте, ублюдки! — гневно закричал он высоким, пронзительным голосом, согнувшись пополам, схватившись за грудь и задыхаясь. — Давайте, идите сюда, хватайте меня! — Он выпрямился и сделал непристойный жест рукой. — Чего ждете?

Его тонкий голос разносился по всей долине. Услышали его и кавалеристы и ухмыльнулись друг другу против воли.

— Надо отдать ему должное, — признал кто-то.

Люций повернулся к своим людям.

— Возвращайтесь к колонне.

Помощник выглядел озадаченным.

— Почему?

— Один человек вполне в состоянии справиться с этой козявкой. Возвращайтесь к колонне и доложите наместнику Гераклиану, что я приведу мальчишку.

Немного обиженные солдаты повернули коней и снова въехали в лес. Люций пришпорил лошадь и начал спускаться в омытую дождем, залитую солнцем долину. Оставив позади самый каменистый и крутой откос, он пустил Туга Бин в галоп, через влажный от дождя луг, покрытый поздними летними цветами и готовый к сенокосу, потом помчался через виноградники к тому месту, где видел мальчика. Он смотрел вперед, но к тому времени, как добрался до этого места, мальчик поднырнул под лозы и оказался на следующем ряду. Взбешенному Люцию пришлось проскакать до конца ряда и вернуться назад по следующему, но мальчик опять успел поднырнуть под лозы. Люций осадил тяжело дышащую лошадь и задумался. Он нагнулся, сорвал тяжелую, сочную рубиновую гроздь ягод. Всходил Арктур. Скоро наступит время сбора урожая.

Некоторое время Люций с удовольствием жевал виноград, потом произнес самым скучным голосом:

— Ты же понимаешь, что все равно никуда не денешься.

Наступило молчание. Мальчик решал, стоит ли выдавать себя ответом. Но, как и подумал Люций, он был слишком гордым и безрассудным.

— Но тебе меня не поймать.

Он еще не закончил говорить, как Люций соскользнул с лошади и осторожно пошел вдоль ряда, ведя животное под уздцы.

— Я могу велеть людям поджечь виноградник.

— Твои люди вернулись к колонне, — парировал мальчик.

Люций невольно усмехнулся. Военная сообразительность мальчика весьма впечатляла.

— Как ты собираешься добраться куда-нибудь самостоятельно? — спросил он. — В горах зима наступает рано. У тебя нет ни денег, ни оружия…

— Выживу! — весело отозвался мальчик. Похоже, он тоже чавкал непреодолимо спелым, сочным виноградом. — Бывало и хуже!

— Ты представляешь, что такое Альпы в октябре или ноябре? Ты ведь пойдешь в Паннонию через них, верно?

Мальчик не ответил. Он удивился, что Люций так точно просчитал его планы. Откуда он знает, что Аттила собирается на север, домой?

Тем временем Люций поставил лошадь в конце ряда, так, чтобы голова виднелась с одной стороны, а хвост — с другой. Туловище скрывалось за лозами. Аттила повернулся, увидел лошадиную морду в конце ряда, поверил в очевидное и нырнул в следующий ряд виноградника. Он лежал на мокрой траве, под темно-зелеными виноградными листьями и тяжелыми гроздьями. Люций подкрался к нему на цыпочках. Мальчик не шевелился. Он надкусил еще одну ягоду, и сладкий сок брызнул ему в рот. Главное, приглядывать за лошадью…

Тут он ощутил прикосновение холодной стали к затылку и понял, что все кончилось. Сердце его упало словно прямо на траву, и он выплюнул остатки сладкой виноградной мякоти. Его тошнило.

— Встань на ноги, сынок, — произнес Люций. Голос его звучал на удивление ласково.

Аттила опустил голову.

— Да пошел ты, — ответил он.

Люций не сдвинулся с места.

— Я сказал, встань на ноги. Я не собираюсь тебя убивать. Ты же самый ценный заложник Рима.

Мальчик прищурился.

— Пошел в задницу.

Что-то в его голосе подсказало Люцию, что тот действительно не сойдет с места, как бы он ему не угрожал. Поэтому командир вытянул руку, схватил мальчика за загривок и силой поставил его на колени. Тот стоял в угрюмом молчании, глядя на виноградные листья перед глазами. Вокруг его лица сердито жужжала поздняя сытая оса, она даже села ему на волосы, но Аттила не шевельнулся, чтобы прогнать ее.

И тут Люций сделал нечто очень странное и совершенно не военное. Он спрятал меч в ножны, сел рядом с мальчиком на мокрую траву, скрестив ноги, сорвал большую гроздь сияющего винограда и начал его уплетать, словно других забот у него не было. Мальчик посмотрел на него, и в его взгляде что-то промелькнуло.

— II Легион «Августа», Иска-Думонио-рура. А твой отец был галл.

Люций едва не подавился виноградом.

— Кровь Христова, парень! Вот это память!

Аттила не улыбнулся. Точно, это он. Высокий сероглазый командир с рваным шрамом на подбородке, арестовавший его тогда на улице после драки на ножах. Мальчик смотрел пристально, но не на Люция. На воображаемый образ.

— А ты Аттила, так?

Мальчик что-то буркнул.

— Меня зовут Люций.

— По мне так девчачье имя.

— Возможно, но это не так, ясно?

Мальчик пожал плечами.

Люций подавил поднимающийся гнев.

— По-кельтски это Люк. Или можешь называть меня Киддвмтарт, если тебе так больше нравится. Это мое настоящее кельтское имя.

— А что оно значит?

— Волк в тумане.

— Хм-м, — задумчиво протянул мальчик, разрезав ногтем травинку. — Во всяком случае, звучит лучше, чем Люций. Вроде как имя гуннов.

— А что значит Аттила?

— Не скажу.

— Почему не скажешь?

Мальчик посмотрел на Люция, или Киддвмтарта, или как там его зовут.

— У моего народа имена священны. Мы не говорим наших истинных имен всякому старому чужестранцу. И уж точно не говорим, что они означают.

— Иисус, да ты просто хитрый мошенник. А моя жена утверждает, что это я хитрый.

Мальчик посмотрел на него с удивлением.

— Так ты женат?

— Солдатам можно жениться, — ответил Люций, улыбнувшись. — Хотя некоторые говорят, что не успеешь жениться — начинаешь чахнуть; теряешь жизненные и мужские соки и всякое такое.

Мальчик рвал травинку на мелкие кусочки.

— Я полагаю, по-твоему только тупицы женятся? — продолжал Люций. — А ты не думал, что я настолько тупой, чтобы на веки вечные приковать себя к женщине.