– Воля к жизни ужасающе переменчива, ее невозможно вычислить или удерживать на одном уровне, – сказал Знахарь. – Воздействие извне может только поддержать тело, последний рывок должен быть сделан изнутри. Одни могли бы пересечь эту черту с легкостью, но не желают, другим такой прыжок не по силам. Мне жаль, но я больше ничего не могу сделать, – добавил он, обращаясь к Саки. – Ее состояние поправимо только при условии, что она сама хочет его поправить. Мне кажется, нам следует оставить ее в покое.

– Нет! – я соскочила с кресла и заковыляла к скамье без помощи палок. – Нет! – Я оттолкнула Кочо с дороги. – Она готова была сражаться, если есть хоть один шанс, что ее дочь жива! Нет! – Я сжала расслабленные плечи императрицы. – Нет! Ведь ты собиралась сражаться, слышишь! Хотела выжить и поддержать дочь, ты так ей нужна. Она сейчас нуждается в тебе живой, а не мертвой. Покойницей ты ей бесполезна.

– Нет, Ходячая смерть номер три… – заговорил Знахарь, но я стиснула бледные щеки императрицы.

– Сражайся! – кричала я ей в лицо. – Борись!

А потом, как будто Саки выдернула из меня душу, я внезапно рухнула в темноту, а она затягивала самую суть моего существа, сжимая холодной удушающей хваткой. Там не было ни пожаров, ни обвиняющих взглядов – только бесконечный поток воды, я кричала, а он тащил меня в глубину.

Глава 12

Мико

За лестницами последовали новые лестницы – мы с Эдо поднимались к верхним этажам замка Кьёсио в молчании. В главном зале он тихо отдал суетящимся слугам указания и слабо улыбнулся одними губами. Заметив, что я наблюдаю, Эдо обратил эту улыбку ко мне.

– Могу представить, как ты хочешь поскорей принять теплую ванну и переодеться в чистое, Ко… ваше величество.

– Если за время нашей разлуки я чему и научилась, так это тому, что есть гораздо более важные вещи, чем теплые ванны и чистая одежда. Нам нужно поговорить.

Он поморщился.

– А если я чему-то научился, так это тому, что определенному имени и положению нужно отдавать должные почести. Ни одному из нас не сделает чести разговор, пока ты голодна и неподобающе одета.

– Но было бы неразумно принимать ванну и есть, не разобравшись в ситуации. Ты не ответил ни на одно мое письмо.

Эдо удивленно распахнул глаза и застыл у следующего пролета ступеней, как настороженный заяц.

– Я не получал писем и могу лишь извиниться за то, что дал тебе основания сомневаться во мне.

Несмотря на его официальный тон, меня окатила волна облегчения. Я была потрясена, насколько оно было глубоким, как сильно меня ранило его предательство, хотя этого и не признавала.

– А твой отец? – спросил я с надеждой в голосе. – Его здесь нет?

– Нет, он с восточными батальонами.

Я снова испытала облегчение и на мгновение закрыла глаза, чтобы помешать выплеснуться слезам.

– Признаюсь, я рада это слышать, Эдо. Но, знаешь, я пришла не совсем с пустыми руками. Несмотря ни на что, я еще способна выложить кое-что на стол переговоров. Тот левантиец, которого я привела с собой, брат объявившего себя императором. Он может нам пригодиться.

Эдо взглянул на гвардейцев, стоящих у стен главного зала.

– Да, я уверен, что ему это будет интересно, – сказал он, но, хотя улыбка осталась на месте, она выглядела несколько напряженной, и моя вновь обретенная уверенность потускнела.

Это не тот Эдо, которого я знала, не тот Эдо, в котором нуждалась. Что-то было не так, и он не мог или не хотел сказать, что именно. Вероятно, слишком многое изменилось за несколько недель, прошедших с нашей последней встречи в тронном зале Коя, за это время мы оба стали другими.

– Пойдем?

Он жестом пригласил меня двигаться дальше, и мы поднялись на еще один лестничный пролет. Похоже, в замке Кьёсио лестниц в избытке. Трудно судить, не сопоставив бок о бок, но на первый взгляд Кьёсио был выше Коя, более узким и похож на продолжение утеса. Повсюду торчали крыши и балконы, а в тех местах, где не были прорезаны бойницы или окна, находились изображения водного духа Ичио, поднимающего копыта из бурного моря.

Несмотря на масштабы замка, коридоры были узкие и сумрачные. Повсюду висели фонари, но горели лишь немногие, вероятно, потому что, кроме Эдо, в замке не было никого из хозяев.

– У тебя есть новости от отца? – спросила я, когда мы добрались до конца верхнего коридора, где из арки лился слабый дневной свет.

– Два дня назад прибыл гонец, – сказал Эдо. – Но с тех пор – ничего.

– Он сообщил, где лагерь?

Эдо помолчал.

– Насколько я понимаю, неподалеку от Когахейры.

Я попыталась прочесть по его лицу, знает ли он, что туда переехали левантийцы, пришел ли его отец с ними к соглашению или собирается напасть, но из конца коридора за нами наблюдали еще двое гвардейцев, и на каждом вопросе я прикусывала губу.

Эдо поклонился, приглашая меня пройти вперед, в комнату в конце коридора.

– Вы ведь прежде не видели Пещеру, ваше величество. Я смутно помнил ее с детства, но никакие воспоминания не сравнятся с реальностью.

– Разумеется, я о ней слышала. Как приятно увидеть ее воочию.

Из узкого коридора мы шагнули в большое помещение с открытыми балконами и бьющимися о скалу волнами внизу. Пол покрывали циновки, но на потолке не было перекрестных балок, лишь каменный свод, как в пещере. Из него торчали десятки острых камней, похожих на ножи, готовые упасть.

– Считается, что половина башни когда-то давно рухнула в море, и пещера открылась всем ветрам.

– И все-таки кто-то решил здесь поселиться. В этой половине, – заметила я. – Признаюсь, мне не хватило бы смелости разрешить строительство, зная, что утес может обрушиться в любую минуту.

Эдо засмеялся, и хотя это был не тот смех, который я помнила, и не та улыбка, он придал жизни мертвой оболочке, встретившей меня у лестницы. Глупо было бы ожидать более теплый прием. Потеря Танаки изменила нас обоих. Изменила Кисию.

– Вряд ли они знали, – сказал он. – Быть может, они приняли бы другое решение, если бы знали.

Я посмотрела с балкона на серое небо с полосами дождя. Волны разбивались о стены, а в жаровнях потрескивали угли, но Эдо было так же трудно говорить, как и мне, и он молчал, пока в комнату не вошел слуга.

– А, прекрасно, ваша ванна готова, ваше величество, – сказал Эдо, еще раз поклонившись. – Когда вы закончите, вам подадут еду, а потом мы поговорим. Мы уже… так давно не виделись.

Я чуть не отказалась от ванны и одежды, но его голос дрогнул, и он отвернулся, глядя на дождь с решимостью человека, не желающего отступать. Любой, кто плохо знал Эдо, посчитал бы, что он просто уставился в пространство, а его мысли где-то далеко, но я видела печаль в заломленных пальцах, в изгибе плеч и сжатых губах. И все не могла заговорить, утешить его, понимая, что разговор о Танаке невыносим для нас обоих. Казалось, даже находиться с Эдо в одной комнате немыслимо без Танаки.

Мне нужен был воздух, и я ушла вслед за служанкой, сокрушенная безграничным бременем вины. Я много дней, даже недель не вспоминала о брате, не оплакивала его, не молилась, только сражалась за трон, по праву принадлежащий ему. Трон, который он теперь уже не займет. А еще матушка. Вряд ли она выжила в разграбленном Кое, а я даже не поставила за нее ни единой свечки, как и за других придворных. Столько погибших. Стольких больше нет. Но я еще здесь. Пока здесь.

Служанка предложила помыть мне волосы, но я отослала ее и в одиночестве погрузилась в горячую воду, чтобы она растопила лед, сковавший мои кости, и вернула чувствительность ноющим рукам и ногам. В этой маленькой комнатке в глубине замка Кьёсио, где не было слышно бьющихся о скалы волн, я зажгла одну свечу. Пока воск собирался лужицей у горящего фитиля, я заставила себя вспомнить лицо брата – рассерженное, самоуверенное, такое любимое – и капнула горячим воском на руку.