Эк меня расколбасило, однако. Сдался на пустяках. Надобно взять себя в руки, что я, бессонницы не знавал? Знавал, еще как. К прелестям фармакопеи не приучен, оттого к услугам успокоительного не прибегаю. Всегда же под рукой есть что почитать, что послушать. Ну или подумать на самые отвлеченные темы. К примеру, на борту Поднебесного Экспресса уже два трупа, а кто в ответе? Никто. Быстренько на станции спишут на усопших и дальше поедут. Дальше поедем. Кому охота возиться с какими-то там никому не нужными людишками, к тому же здесь, в стране, по которой мы в данный момент передвигаемся с неслыханной для еще недавнего времени скоростью? Пара человечков туда, пара человечков сюда. Или пара тысяч. Или даже пара миллионов. Какая, в принципе, разница? Разница, конечно, есть, если ты в списке этой пары, верно, но что, если нет такого списка? Вот вопрос. Странным образом тут вновь возникает вопрос о математике, той самой, что я совсем не знаю. Но с собой-то я могу это дело обсудить, не опасаясь кривых ухмылок выпускников мехмата и физтеха.

К примеру, тебя убили, но ты нигде особо не числился. Ну, там, семья, все такое, ничего особенного. В анналы не попадал, и дело было до соцсетей, никто не расшарит фото покойного, мол, каким он парнем был, улыбался, любил животных и хотел жить, а нынче нет его с нами. Помянем же: не лайком, а RIPом. Электронный сквознячок на месте, где вот только совершал активности данный юзер. Но еще лет двадцать назад все было не так, не говоря уже о лет две тысячи тому. Попал под лошадь? Правда? Ну жаль, конечно, проехали, пошли дальше. Или сидим дальше. Или спим дальше. А вот, скажем, тридцать миллионов – от голода во время «Большого скачка». Кто о том помнит, кроме въедливого китаеведа да старого международника? Но есть и другая цифра – сорок миллионов. Итак, 10 000 000 туда, 10 000 000 сюда. Математика начинается здесь, и это странная математика, не говоря уже о логике. В данном случае количество не переходит в качество; негодование по поводу душегубства – заметьте, ну не неслыханного, конечно, но чудовищного, полнаселения Франции или Британии, три-четыре Венгрии – не возрастает прямо пропорционально количеству жертв. «Восток, – скажете вы, – это Восток, тут особо не считают потерь». Полноте. На вашем Западе считают ли? То есть арифметически да, считают, и то не всегда – сколько там Сталин удушегубил? скажите-ка? – а вот этически относятся крайне редко и в основном для виду. Только если сильно попросят. Или заставят. Или если от этого какая выгода образуется. Скажем, со Второй мировой понятно, там по одну сторону Абсолютное Зло, а по другую – Относительное Добро (по какой-то случайности чуть было не ставшее Неабсолютным Злом) в союзе с Абсолютным Злом, которое таковым признается лишь с определенными хронологическими исключениями. До 1941 года оно Абсолютное Зло, после 1945-го – тоже. А вот между – наоборот. Тем не менее в данном случае все ясно. Есть задача всех посчитать, вынести все оценки, раздать лавры одним и веревки с петлей на конце – другим. Но даже здесь проявили слабину: веревки раздали далеко не всем, так, кучке, прочие же, вдоволь подушегубив, вернулись к более мирным занятиям. И в самом деле, не развешивать же на уцелевших после тотальных бомбардировок фонарях из тысяч трехсот уцелевших каждого одиннадцатого? Кто же будет разгребать завалы, прокладывать автобаны и собирать «Фольксвагены»? Ну и вообще, не звери же мы! И верно, не звери. Три дня назад, когда паковал чемоданы, слушал Би-би-си, там рассказали, как львы съели браконьера, который за ними охотился. Где-то в Южной Африке. Одна голова осталась. Нет-нет, что вы, мы не они – мы совсем другие!

Но вот эти все герры, господа, месье, сэры и прочие синьоры, что славно попонтировали, поставив по десять миллионов смертей на каждую пульку, выпущенную слабоумным сербом в жестковыйного эрцгерцога и его несчастную супругу из бельгийского пистолета FN Model 1910? Пуля в мужа, пуля в жену – и в ближайшие четыре года сотрем с доски двадцать миллионов. Уверен, что три четверти из убитых никогда не слыхали о городе Сараево. А когда все кончилось, на этом гуманистическом, христианском, демократичнейшем из континентов, давшем миру Вольтера, Канта и Льва Толстого, отвлеченно, академически задались вопросами «почему?» и «зачем?», а не «кто?»; и действительно, отчего бы не поинтересоваться тогда, мол, а где они, эти ребята с моржовыми усами, в цилиндре и с тростью, хорошо воспитанные и образованные, человеколюбивые и благонамеренные, где они висят, на каких фонарях, в каких их судят судах или вообще без суда? Ну, кому-то не повезло, русским, как водится, их свои же укокошили, кого на Урале, кого в бывшем Петербурге, а вот остальные? Болтаются в петлях? Жрут тюремную баланду и сожалеют о содеянном? Отнюдь. Кто-то, спонтировавший неудачно, отправился в тихое комфортабельное изгнание в тихую комфортабельную страну по соседству; остальных же – почти всех, кстати, – уже через год можно было обнаружить в прекрасном городе Париже, они там собрались и важно обсуждали, как им обустроить жизнь после столь прискорбного происшествия, принявшего – surprise! surprise! – всемирный характер. Ну а потом и понеслось – парады, памятники, исторические и не очень книги, мы будем всегда помнить подвиг тех, кто… Подвиг тех, кого вы загубили просто так, по глупости в лучшем случае; они сгнили в окопах или разорваны снарядом на молекулы, а вы так, ничего себе, пожили, написали мемуары и скончались в кругу безутешной семьи. Кстати, если вспомнить математику, то ведь любопытно выходит: тридцать – сорок китайских миллионов, стертых с досочки жизни Кормчим, они же в процентном выражении к общему количеству населения меньше тех двадцати, которыми уплатили за экономный расход боеприпасов в отдельно взятом боснийском городе. И молчок. О страданиях простого человека поговорим, конечно, и роман напишем, и кино снимем. Но если спросят, мол, «whodunit?», тут мы уйдем в сторону, ведь дело давнее и непростое, призрачно все в этом мире бушующем, никто не виноват, время было такое, политика, геополитика, сами понимаете. Почитайте вот мемуары Черчилля. Или биографию Пуанкаре. Вы слыхали, у него была смешная кличка: «Пуанкаре-война»? Обхохочешься, не так ли? Французы – остроумный народ. Весьма.

Как же тогда «преступление и наказание»? За первым должно следовать второе, иначе какой смысл считать себя тем, кем мы себя считаем? Причем наказание непременно двойное: со стороны Царя Иудейского и со стороны Порфирия Петровича. Насчет первого нынче это уж как получится, в зависимости от приписки каждого отдельного индивидуума к духовному департаменту, а вот от пристава следственных дел, от него не должен уйти никто. Он выяснит, кто прав, кто виноват, whodunit. Кто злодейство совершил. Выяснит, передаст человеку в дурацком парике, тот скажет свое веское – и дальше мертвый дом, а кое-где и последняя трапеза перед казнью, меню прилагается. Недавно читал, что в одном из благословенных штатов благословенных Штатов решили урезать расходы на этот вид одноразового питания, мол, зажрались совсем висельники. Скромнее надо быть в последних желаниях. Все так, и все фейк. Главных не наказывают почти никогда, даже если преступление вот оно, перед глазами. Вернемся, к примеру, в город Сараево, 28 июня 1914 года. Главный заговорщик расставил нескольких подручных по пути следования эрцгерцога со свитой. Первые двое струсили и пропустили кортеж, третий, по имени Неделько Чабринович, швырнул бомбу, но не очень удачно, она взорвалась лишь под четвертым авто, вообще никого не убив. Дальше начинается чарличаплин; собственно, он уже начался с того момента, когда гг. Мухамед Мехмедбашич и Васо Чубрилович упустили момент сделать свои имена нарицательными вроде их подельника Принципа. Так вот, Чабринович швыряет бомбу, она взрывается не там и некстати, террорист принимает смелое решение покончить с собой. Он принимает цианистый калий и бросается с моста в реку Миляцка. Увы, яд выдохся, бедный Чабринович блюет, но не умирает. Не получается у него и утонуть, глубина реки под мостом 10 сантиметров. Чабриновича вытащили на берег и изрядно поколотили, кортеж эрцгерцога продолжил свой путь, но уже настолько бестолковым образом, что Гаврила таки подбирается к наследнику австро-венгерского престола и выпускает две свои бесценные пульки. Чарличаплин кончается, начинается гулливер, история про йеху. Десятки миллионов людей принимаются мочить друг друга почем зря. Ну и кого тут назначим виновным? Некоего Данилу Илича, что руководил подпольной группой «Черная рука» и составил заговор? Ну да, его поймали и расстреляли. Остальных, кстати, почти никого – им не было двадцати, по законам империи, таких не кормили последним ужином, а отправляли надолго голодать в тюрьму. Там Принцип с Чабриновичем и умерли, в тюрьме одного города с известным сегодня названием Терезин. Есть искушение заметить, что, промахнись померший в Терезине Принцип, тридцать лет спустя в том же Терезине не было бы того, что там тогда происходило. Кстати, не все сараевские чарличаплины оперативно переместились на тот свет: господин Мехмедбашич дожил до Второй мировой, чтобы быть убитым еще большими гуманистами – усташами, а другой, Чубрилович, и вовсе выучился, стал профессором истории, советником Тито и даже министром сельского хозяйства. Ну что тут скажешь?