Только на второй день ее разрешают допросить, и с ней случается истерика, продолжающаяся не менее двадцати минут.

Ведущему допрос полицейскому она объясняет, что Мартин исчез после катания на колесе обозрения и что, не сумев его отыскать, она впала в панику.

На третьи сутки пребывания в больнице Виктория просыпается посреди ночи. Она чувствует, что за ней наблюдают и что в комнате воняет. Когда глаза привыкают к темноте, она видит, что вокруг никого нет, но не может отделаться от ощущения, будто на нее кто-то смотрит. И еще этот удушающий запах, точно от испражнений.

Она осторожно выбирается из постели и выходит в коридор. Там горит свет, но тихо.

Виктория озирается в поисках источника своего беспокойства. И видит его – мигающую красную лампочку. Осознание жестокости ударяет ей под дых.

– Выключите! – кричит она. – Черт возьми, вы не имеете права меня снимать!

Слышатся быстро приближающиеся со всех сторон шаги. Она так и думала. Они сидели и караулили ее, проследили и задокументировали каждое ее движение, тщательно записали каждое сказанное ею слово.

Возможно, за всю жизнь.

Как она могла быть такой дурой, что не заподозрила этого раньше?

Одновременно возникают трое ночных дежурных.

– В чем дело? – спрашивает один, а двое других хватают ее за руки.

– Идите к черту! – кричит она. – Отпустите меня и прекратите свои записи! Я ничего не сделала!

Санитары не отпускают, а когда она оказывает сопротивление, только крепче обхватывают ее.

– Ну-ну, угомонись! – пытается успокоить один.

Ей слышно, как они разговаривают у нее за спиной и о чем-то сговариваются. Заговор столь очевиден, что это просто смешно.

– Кончайте разговаривать своими чертовыми кодами и прекратите шептаться! – ожесточенно требует она. – Объясните, что происходит. И не пытайтесь, я ничего не сделала, это не я размазала какашки по окну.

– Да, мы знаем, что не ты, – говорит один.

Они пытаются ее успокоить. Лгут ей прямо в лицо, а ей некого позвать, никто ей не поможет. Она в их власти.

– Прекратите! – кричит она, увидев, что один из них готовит шприц. – Отпустите мои руки!

Затем она погружается в глубокий сон. Отдых.

Утром к ней приходит психиатр. Он спрашивает, как она себя чувствует.

– Что вы имеете в виду? – удивляется она. – Со мной все в порядке.

Психиатр объясняет Виктории, что чувство вины за смерть Мартина спровоцировало у нее галлюцинации. Психоз, паранойю, посттравматический стресс.

Виктория молча и спокойно выслушивает его, но внутри у нее поднимается немое и решительное сопротивление, точно надвигающаяся буря.

была обставлена как примитивная лаборатория для вскрытия. На полках в кладовке вместо обычных консервных банок и продуктов питания теперь стояли бутылочки с глицерином, ацетатом калия и множеством других химикалий.

На стерильном столе возле мойки лежали различные обыкновенные инструменты: топор, пила, плоскогубцы, кусачки и большие клещи.

На полотенце лежали инструменты поменьше: скальпель, пинцет, иголки и нитки, а также продолговатый инструмент с крючком на одном конце.

Закончив работу, она завернула тело в чистую белую простыню. Банку с отрезанными гениталиями она поставила в кухонный шкаф вместе с другими сосудами.

Немного припудрила ему лицо, аккуратно подвела карандашом глаза и покрасила губы светлой помадой.

В завершение она сбрила весь имеющийся на теле легкий пушок, поскольку обнаружила, что под воздействием формалина тело немного сжимается, а кожа разбухает. А теперь волоски втянутся вовнутрь, и кожа будет более гладкой.

Когда все было закончено, мальчик выглядел почти как живой.

Будто он спит.

Третьего мальчика обнаружили возле площадки для игры в петанк, неподалеку от Данвикской таможни, и, по мнению знатоков, он являл собой хороший пример удачного бальзамирования.

Жанетт Чильберг пребывала в отвратительном настроении. Не только потому, что они проиграли матч против команды “Грёндаль”, но и поскольку она, вместо того чтобы поехать домой и принять душ, направлялась осматривать еще одно место убийства.

Прибыла она туда потной и по-прежнему в спортивном костюме. Поздоровалась со Шварцем и Олундом, а затем направилась к курившему возле заграждения Хуртигу.

– Как прошел матч? – поинтересовался Олунд.

– Продули, два – три. Неправильный штрафной, автогол и порванная крестообразная связка у нашего вратаря.

– Ну-ну. Я всегда говорю, что девушкам не надо играть в футбол, – с ухмылкой вставил Шварц. – У вас вечно возникают проблемы с коленками. Вы просто-напросто не созданы для этого.

Жанетт разозлилась, но у нее не было сил снова ввязываться в спор. Как только речь заходила о ее игре в футбол, коллеги неизменно отпускали тот же комментарий. Правда, ей казалось странным, что у такого молодого парня, как Шварц, такие замшелые, устаревшие взгляды.

– Это я уже знаю. А как дела тут? Уже известно, кто он?

– Пока нет, – ответил Хуртиг. – Но меня беспокоит, что это уж больно напоминает наши предыдущие случаи. Парень забальзамирован и выглядит совершенно живым, только чуть бледноватым. Кто-то положил его на плед, так что создавалось впечатление, будто он лежит и загорает.

Олунд указал на рощу рядом с площадкой для петанка.

– Что-нибудь еще?

– По мнению Андрича, тело теоретически могло пролежать здесь пару дней, – сообщил Хуртиг. – Самому мне это представляется невероятным. Ведь он все-таки лежит на открытом месте. Лично мне показалось бы довольно странным, если бы я увидел, что кто-то лежит на пледе среди ночи.

– Возможно, прошлой ночью тут никто не проходил.

– Да, конечно, но все-таки…

Жанетт Чильберг проделала все, что от нее ожидалось, и затем попросила Иво Андрича позвонить, как только он подготовит отчет. Ей хотелось обсудить с ним все детали устно, поэтому она разрешила ему звонить в любое время суток.

Олунд и Шварц получили приказ остаться и дождаться первого отчета криминалистов.

Через два часа после прибытия на место преступления Жанетт снова села в машину, чтобы ехать домой, и только тут почувствовала боль в мышцах после футбола.

Миновав транспортную развязку в Сикле, она позвонила Деннису Биллингу.