Ударник пишет по ночам музыку, и регент пишет музыку по ночам, оба выбрасывают свои сочинения на следующий день. Они так привыкли, что даже не смотрят по утрам, что написали ночью, и тем не менее накидываются на нотные листы с неизменным вдохновением и чувством свободы в следующую пьяную ночь. Да, да. Нина моет окно снаружи и внутри, ловит успокаивающие запахи из огорода, а когда заканчивает, свет проникает до самых нижних полок под шкафчиком, где лежат восемь бутылок шампанского, про которые она забыла. Только посмотри!

Агнес заканчивает возиться с велосипедом, входит и стоит в открытых дверях столовой, спрашивает, что происходит.

Они пишут стихотворения, говорят они. Они обнаруживают внутри себя невскрытые мозоли и вены. Стихотворения о потерянном, стихотворения о тоске и письма. Письма с просьбой простить, разоблачающие письма, прощальные письма самоубийц, письма с просьбой о сватовстве и революционные статьи. Их так возбуждает собственная выразительная мощь по ночам и так не терпится им быть услышанными, что они выбегают под дождь, чтобы отправить письма, чтобы наутро их не остановило пугливое, дисциплинированное, хорошо воспитанное, благочинное трезвое «я». По трезвости они могут выкинуть письма. Они не полагаются на самих себя, когда трезвые. Трезвые, они трусливы и делают много глупостей. Время исправлять ошибки, вызванные трезвостью!

Да, да, Агнес. Там, в столовой, люди искренни, им так надо, но это неприятно и неизвестно, чем кончится. Может, стоит закрыть дверь, Агнес, нехорошо подслушивать у дверей, но Агнес притягивают эти признания, которые делаются с серьезными и задумчивыми лицами.

Чувствовать сострадание — дело обычное. Агнес знает, каково спасать маленьких жучков, упавших на спину на подоконнике, и ставить их на ноги. Каково помогать жужжащим пчелам, жалящим стекло гостиной, выбраться наружу. Забирать домой бездомных кошек и поить их молоком. Знает, как помогать голодающим детям в странах третьего мира и плакать от сострадания к ребенку в самой себе.

— Бедняги, — говорит Агнес.

— Закроем дверь, — настаивает Нина, — нам будет грустно, неприятно, мы не можем им помочь. Лучше прокатиться на отремонтированном велосипеде вниз по склону в склоняющемся солнце!

Она возвращается на кухню к дурманящему запаху чистящего средства, погружает руки в воду, горячую настолько, что обжигает даже через перчатки, и заставляет себя забыть все несущественное. Моет стол и собирается помыть пол, но тут заходит Будиль и спрашивает, куда она пропала. Разве предполагалось, что она будет разгребать этот мусор в одиночестве? Они приближаются к кульминации, когда все начинают ухмыляться и угрызаться, господи, ей нужна помощь!

— Не думаю, что могу помочь.

— Ты очаровательна, Нина, над своей раковиной, ты чаруешь и чудесным образом исчезаешь, но не в этот раз, тебе не смыться в твоих перчатках, Нина, нам нужно твое настроение!

Нина снимает перчатки и идет в столовую. Да, они близки к ужасной развязке, потолок опускается и давит на мысли, комната сужается, съеживается от невозможной любви и потерянных сердец, от жизни, которая сложилась неправильно, и обратно ее не расправить. Кровавый, земляной желтый свет распространяется из их глаз, нервные судороги усиливаются, несвобода, застой, тоска по полету и отсутствие крыльев.

— Посмотрите в окно! — восклицает Нина, и они следят взглядом за ее рукой. Она выбегает к дверям террасы, открывает их; море, кажется, подошло ближе, шхеры приблизились, вроде все сдвинулось, трава светится!

— А?

Зачем нам это блестящее августовское море, если наши тени превращают все, что сверкает, в пыль!

Она выходит на траву, слышит за спиной стихающие голоса. Здесь мир открыт, как в те редкие утра в детстве, когда она не ходила в школу. Дома, деревья, тропинка — как в комиксе про Дональда Дака. Неужели она забыла, зачем сюда приехала, как она сюда приехала, что она владеет этим, а стопка счетов все растет.

Будиль следует за ней, догоняет и останавливает.

— Да, да, я знаю, что ты думаешь, молчи! Мы не можем помочь завязать никому из них. Это слишком сложно, слишком много факторов. Ну и что? Что с того? Так лучше. Потому что если они завяжут, то что? Что тогда вырвется на свободу? И будет ли это красиво? Почему Йеппе пьет — не вопрос, но что будет, когда он бросит? Здесь есть, о чем подумать, здесь масса жен и близких, поверь мне, которые втайне волнуются, на кого эти алкаши направят свою разрушающую силу? Как ты думаешь, Нина, что произойдет с этими убогими выродками, если они бросят свой портвейн? Нет, трезвые опасаются исцеления алкоголиков, в них может проснуться зверь.

— И что нам теперь делать?

— Прекрасное завершение! Настоящий праздник. Роскошный обед и вечер, на который они не смогут пожаловаться. Этим займешься ты, Нина! Может, их отвлечет викторина или песня?

— Не думаю.

— Нормальный человек жаждет выпить после викторины, Нина. Он в принципе хочет выпить, но это — другая история. Ну? Договорились?

Она разворачивается и возвращается в дом более легкой походкой. Нина поднимается к развилке и зовет Агнес. Агнес и Ада появляются на велосипедах, они были в порту и смотрели, как рыбаки варят креветок. В понедельник начинается учебный год. Если все будет хорошо, как она думает. Да, они, конечно, помогут Нине с обедом и праздником, как в старые времена, чтобы взбодрить грустных и уставших от жизни участников курсов. Они завязывают белые, стираные и отглаженные передники вокруг талии.

Решение принято, и у нее нет сил его менять.

Девочки сыплют муку в жидкое тесто так, что от блюд поднимаются облака. Они месят тесто так долго, что от него идет пар, и девочки могут растянуть его на полметра. Потом они отправляются за цветами, пока тесто стоит на опаре. Нина толчет тмин у окна и смотрит, как заходящее солнце окрашивает небо в красный, чистые окна блестят и горят огнем.

Участники курсов отправлены в шхеры за мидиями с ведрами и сачками, в плавках, забытых летними постояльцами, чтобы можно было нырять за мидиями в лучших местах. Эвенсен показывает дорогу с лодки, бабушкам разрешили посидеть у него на корме, они машут тем, кто идет за лодкой по берегу. Вода мирно поблескивает, день склоняется к вечеру, тихий, ясный, спокойный. Наступает тот темно-синий час, когда цвета приобретают самые насыщенные оттенки, море становится глубже и жизнь делается совсем хрупкой, потому что в глубине лета прячется смерть.

Шторы колышутся на ветру. Хлеб стоит в духовке, и Агнес накрывает на стол. Ада знает, в какие вазы ставить цветы. На террасе сидит Будиль с джином с тоником после благополучно пережитого дня, нога поднята на табуретку; если кто-нибудь увидит ее и ужаснется умеренному потреблению, она лишь порадуется. Внизу, в шхерах участники курсов карабкаются на четвереньках, а Эвенсен дает им ценные указания, сидя в лодке; когда они возвращаются, они мокрые до нитки, поцарапанные, но ведерки полны мидий, а самое вкусное — то, что ты сам выловил из моря. Они идут в душ, и воздух наполняется предвкушением.