Он-то, Сталин, знал, какие предстоят разоблачения, на каких этажах государственного здания будут обнаружены враги!

В интеллектуальном «поединке» со Сталиным, осторожно начатом Горьким, позиция Сталина, как говорится, оказалась предпочтительнее. Добился ли Горький чего-либо своим письмом? Разве что одного: как будто кто-то накинул петлю на его мысль и осторожно, но неумолимо начал затягивать ее. Но Горький этого пока не почувствовал…

Сталинское письмо будет отправлено 17 января 1930 года. Но перед этим мудрый вождь вознамерился осуществить некую акцию. Совершенно неожиданная для Горького, она призвана была не оттолкнуть великого писателя от власти, а, наоборот, приблизить к ней. Главное — подчеркнуть, что расхождения с руководством имеют преходящий характер, а то, что объединяет Горького с ним, куда важней и прочней. В разыгрывающейся шахматной партии это будет гроссмейстерский ход.

Как мы помним, еще до начала кампании вокруг Пильняка и Замятина резко выступила против Горького сибирская группа «Настоящее». С началом кампании группа тотчас подключилась к ней, и ее исходные позиции, в сущности, ничем не отличались от официальных. Редакционная статья в «Известиях» называлась «Советская общественность против пильняковщины». Ну, а Горький — он был «за». Правда, тон «настоященцев» груб. Но сам по себе такой тон в дискуссиях никого не удивлял. «Разоблачать чуждую, враждебную тенденцию, выявлять врага и обрушиться на контрреволюционера, да ведь это почетнейший долг перед лицом рабочего класса!» — восклицал писатель Чумандрин в статье, опубликованной 2 сентября. А «настоященцы»? Они как раз и занимались этим!

И вдруг на страницах «Правды» 26 декабря 1929 года публикуется специальное постановление ЦК ВКП(б) «О выступлении части сибирских литераторов и литературных организаций против Максима Горького». Постановление?! Об этом в конце концов частном — на фоне великих-то преобразований в индустрии и в деревне — литературном явлении? Ну, выступил бы какой-нибудь журналист или писатель. Ну, опубликовала бы «Правда» редакционную статью.

А тут о событиях трехмесячной давности — постановление ЦК!

Как и полагалось документу той поры и того ранга, было оно совершенно недвусмысленным по характеру и тону. «…Подобные выступления части сибирских литераторов… в корне расходятся с отношением партии рабочего класса к великому революционному писателю тов. М. Горькому». Выпады против Горького были названы «хулиганскими». За сим следовали оргвыводы: выговор всей партийной фракции Сибирского Пролеткульта (не беспрецедентный ли в истории партии случай: выговор организации?). Отстранение редактора журнала от должности. Требование «усилить руководство…».

Вряд ли кто-нибудь ожидал появления такого документа. Но случилось необычное: Сталин получил от Горького ответ, которого ожидать не мог никак.

Казалось бы, Горький должен быть доволен осуждением тех, кто вел себя по отношению к нему более чем оскорбительно (он будто бы «все чаще и чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы»).

А Горький? «…Брань на вороту не виснет, — пишет он из Италии Сталину 8 января 1930 года. — Мне она жить не мешает, а в работе — поощряет. Человек я, как Вы знаете, беспартийный, значит: все, что по моему адресу, — партию и руководящих членов ее не задевает. Пускай ругаются… Многие торопятся заявить о своей ортодоксальности, надеясь кое-что выиграть этим — и выигрывают. А в общем, все идет отлично… Так что не наказывайте ругателей, Иосиф Виссарионович, очень Вас прошу».

Горький оказался игроком более опытным, чем можно было подумать. Подчеркивая свою беспартийность, он словно бы ставит под сомнение право партии на вмешательство в литературные дела. Сталин не мог не чувствовать, что впереди далеко не простое продолжение «шахматного поединка».

Так и получилось. Горький в принципе поддерживал политику коллективизации, полагал, что наступает пора освобождения деревни от издавна присущих ей «пороков» (низкий уровень культуры — и не только сельскохозяйственной, — «зоологические инстинкты» мужика). Но существуют мемуарные свидетельства о том, что Горький считал необходимым проводить коллективизацию только на сугубо добровольных началах. Он оказывал сдерживающее влияние на Сталина, протестуя против «перегибов», и не без его влияния были написаны сталинские статьи «Головокружение от успехов» и «Ответ товарищам колхозникам».

Заметим, что западная историография, памятуя, что были и Соловки и Беломорканал, полагает: общее направление горьковского влияния на Сталина было в сторону умиротворения, либерализации. (Другое дело, что осуществлять подобные намерения удавалось ему далеко не всегда.)

Несмотря на то, что Сталин, как мы могли убедиться, старался смягчить ситуацию, сложившуюся вокруг Горького в литературе, он никак не мог ожидать шага, который сделает писатель. А, может быть, лучше сказать «не сделает»: В 1930 году на родину не приедет, чем весьма озадачит вождя… Так, может быть, он больше не приедет совсем?

Размышляя о значении органов ОГПУ в жизни страны, Горький уделял внимание не только их воспитательной роли. Он полагал, что в условиях абсолютного идеологического противостояния двух миров, решающая схватка между которыми неизбежна, в условиях, когда не выкорчеваны из жизни пережитки прошлого, важна и функция действенного подавления классового врага.

В горьковском эпистолярии переписка с Халатовым, которая началась в 1927 году и к которой мы так часто прибегали ранее, по своей обширности, разнообразию поднимаемых в ней вопросов о работе издательства, целого ряда печатных органов занимает ведущее место.

По характеру своей деятельности Халатов часто общался со Сталиным, и через него вождь внимательно следил за всем, что отражало изменения в настроениях писателя. И вот 8 июля 1930 года Халатов пишет Горькому: «Мне на днях тов. Сталин посоветовал послать Вам материал „К отчету ЦКК ВКП(б)“, составленный ОГПУ — о работе вредителей, так как, по его словам, Вы сейчас работаете по этому вопросу».

Недавно состоялось «шахтинское дело» (начало 1928 г.), в 1930 году была разоблачена «Промпартия»…

Как отнесся Горький ко всем этим «материалам»? Подобно большинству, он верил им. А поверив, как писатель и человек, ненавидевший ложь и предательство, — негодовал. «Отчеты о процессе подлецов читаю и задыхаюсь от бешенства», — сообщал он Леонову 11 декабря 1930 года.

Опираясь на материалы, опубликованные в печати и присланные по указанию Сталина, Горький начал писать пьесу «Сомов и другие», разоблачающую претензии технической интеллигенции на руководящую роль в обществе.

Работа над пьесой шла туго, а жизнь двигалась стремительно. «Вредителей» в стране становилось почему-то все больше.

Халатов Горькому 8 марта 1931 года: «Процесс меньшевиков близится к концу. Судебное следствие вскрыло отвратительную, гнусную картину вредительской, интервенционистской работы так называемых специалистов… Вслед за этим, видимо, настает очередь за группой Кондратьева-Чаянова, лицо которых в достаточной степени выявилось на двух последних процессах. Не используете ли Вы этот богатый материал о вредительстве для Вашей пьесы?»