Странная вещь, но когда новые наряды были готовы, Летти не только стало не так жарко, но и легче на душе, она почувствовала себя более раскованно. Было очевидным, что и на Салли Энн это подействовало так же. Она стала чаще улыбаться, в теплом воздухе чаще звучал ее легкий звонкий смех. Вряд ли Летти могла забыть, что многочисленные комплименты в ее адрес, когда она появлялась в новых туалетах, были вызваны не только тем, как она в них выглядела, но в равной степени еще и одиночеством и возникшей почти родственной близостью. И все же, несомненно, усилия, предпринятые ею и Салли Энн, были оценены по достоинству.

Полковник Уорд в особенности рукоплескал преображению облика молодой вдовы. Он преподносил ей цветы, такими же цветистыми были его комплименты, дарил книги и конфеты, а иногда даже стихи, написанные собственной рукой. В результате бедная женщина начинала заикаться от волнения и становилась пунцово-красной. В конце концов, она истощила свой не слишком большой запас извинений за то, что не может еще раз с ним прокатиться вечером, и ей пришлось поехать, хотя бы для того, чтобы прекратить его мольбы. Но через некоторое время прекратились только ее извинения и отговорки.

Уроки, которые так нравились Питеру, захватывали и Летти. Теперь они проходили не на веранде, а в одной из бывших хижин рабов за домом. Хижину затеняли с одной стороны раскидистый зонтик мелии, а с другой — кривые ветви древнего, но еще полного жизненных сил дуба. Она была маленькой, но вполне пригодной, и, может быть, это было самое прохладное место на всей плантации.

С помощью Мамы Тэсс и Рэнни Летти выгребла накопившийся там мусор и вымыла ее горячей водой с щелочным мылом и карболкой. Вместе с одним из жителей поселка, а также Питером и Лайонелом, которые больше мешали, чем помогали, Рэнни срезал непомерно разросшиеся побеги ежевики, кустистые заросли французской шелковицы и молодую поросль эвкалиптов. Потом они побелили хижину снаружи и изнутри и изготовили грубые скамьи, приделав доски к перевернутым бочонкам. Грифельные доски и мелки привезли из города. И обучение началось.

Каждое утро Летти проводила два часа с Рэнни и мальчиками, а вечером еще два часа она посвящала урокам для бывших рабов Сплендоры, которые хотели научиться читать и писать, решать примеры. Это была всепоглощающая, захватывающая работа, полезная, хотя иногда она приносила огорчения.

Постепенно вечерний класс разрастался. Приходили не только обитатели Сплендоры, но и люди из других мест. В основном это были братья, сестры, племянники и племянницы Мамы Тэсс, но были и их соседи. Еще соорудили скамьи и привезли дополнительные грифельные доски. И все же временами не всем желающим поучиться находилось место. Это были повязанные платками седые старухи, молодые женщины, беременные или с малыми детьми, цеплявшимися за юбку, несколько дерзких мальчишек-подростков и взрослые мужчины, только что от плуга, со сгорбленными спинами, распухшими суставами и землей под ногтями.

Всем вместе и каждому в отдельности ужасно хотелось стать лучше, сбросить с себя тяжкий груз невежества. Многим из них никогда прежде не приходилось иметь дело с печатным словом, многообразием мыслей и образов, которые содержались под обложками книг. Они никогда даже не пытались изобразить букву, чертить или писать прутиком на земле. Нельзя сказать, что им не хватало понимания или способностей в том, что касалось самой сути грамоты. Одни усваивали все быстрее, другие — медленнее, но тверже. В то же время у некоторых учеников внутри как будто была какая-то стена, препятствовавшая проникновению знаний. Словно все это было настолько вне их понимания, как будто они находились на другой стороне бездонной пропасти. И если при работе с первой группой Летти представала сама в своих глазах в виде прекрасной античной богини, несущей знания, то последние заставляли думать, что она глупа и начисто лишена таланта учителя, как будто в чем-то была и ее вина, что она не может передать им свои знания.

В обучении Рэнни и мальчиков тоже было много взлетов и падений. Проведенные с ними часы приносили тихое удовлетворение и большую радость, но все же встречались и трудности. Уровень развития Питера вполне соответствовал его возрасту, а знания Рэнни и Лайонела, показанные по результатам подготовленных Летти контрольных, оказались настолько одинаковыми, что она обычно проводила с ними урок по одному плану. Раз или два Летти пыталась убедить их присоединиться к вечерним занятиям, но всякий раз, когда они почти уже соглашались, у Рэнни начинались головные боли. А так как по утрам у него их как будто не было, она в конце концов перестала настаивать.

Именно Рэнни создавал трудности. Его прогресс был очень неравномерным. Продвижение вперед и откатывание назад как будто зависели от его настроения, состояния здоровья, погоды и даже от того, держит ли Летти его за руку или нет. Иногда казалось, чем больше она тратит на его обучение сил, тем медленнее он все постигает. Бывали случаи, когда он смотрел на нее с такой пустотой в глазах, что это выводило ее из себя и она готова была раскричаться и даже подумать, будто он делает это нарочно, чтобы разозлить ее. Но временами Рэнни демонстрировал такие вспышки острого интеллекта, что Летти чувствовала резкие боли в сердце при мысли о том, что он утратил.

Один из таких случаев произошел не в классной комнате, а в палисаднике тетушки Эм на закате. Летти рвала цветы, чтобы поставить их в чудесную вазу с изображением старого Парижа на столик у своей кровати. Привлеченная кружащим голову ароматом раскрывшихся цветов душистого табака, она шагнула к клумбе. Ее движение вспугнуло целую стайку бабочек. Они взлетели и кружились вокруг Летти, тихо и изящно помахивая крылышками. Крылья бабочек были густого черно-коричневого цвета с золотистой полоской по краям и голубыми пятнышками. Одна из бабочек уселась ей на грудь, другая на юбки. Завороженная, Летти стояла неподвижно и старалась не дышать.

Она и не знала, что Рэнни находился здесь же, пока он не вышел из-за ее спины. Он обошел Летти и встал перед ней. Полностью погруженный в созерцание насекомого, он протянул руку к бабочке на ее корсаже. В его движении не было ни угрозы, ни чего-либо настораживающего. Он прикоснулся к груди Летти указательным пальцем, слегка подтолкнул бабочку, и прелестное создание доверчиво взобралось ему на палец.

— Nymphalis antiopa, — сказал он тихо, в голосе звучало удовлетворенное любопытство, — траурница.

Так же тихо Летти спросила:

— Вы собираете бабочек? Он покачал головой:

— Я никогда не смог бы проколоть их булавкой.

— Вы назвали ее по-латыни и совершенно правильно. Он поднял голову, глаза ее были ясны и определенно встревожены. Потом они вдруг медленно помутнели, как будто упала занавеска.

— Правда?

— Вы знаете какие-нибудь другие названия бабочек? — В ее голосе была настойчивость.

Но момент был упущен.

— Нет, — ответил он.

Позже, ночью, Летти стала размышлять. Бабочки и саранча. Латинские названия и латинские изречения. Ведь в ту ночь, когда они видели Шипа в обличье священника, Рэнни оставался в Сплендоре под присмотром Лайонела, сваленный с ног приступом головной боли. А был ли приступ?