— Формально, — сказал Гамбоа под конец, — поднять со дна осколок амфоры без разрешения властей — уже преступление. Даже искать этот осколок — преступление.

Они вышли на площадь, над эспланадой возвышался Кафедральный собор с двумя белыми башнями и неоклассицистским фасадом. Под пальмами прогуливались супружеские пары и мамаши с колясками, детишки бегали между столиками открытых кафе. Свет дня постепенно меркнул, и голуби летели к карнизам собора, чтобы провести ночь между ионическими пилястрами. Один голубь чуть было не чиркнул Коя крылом по лицу.

— На этом этапе у нас нет никаких проблем.

Проводить исследования никому не запрещается, — сказала Танжер.

Гамбоа снова с удовольствием улыбнулся, показав передние зубы со щелью. Видно было, что он наслаждается. Ну-ну, обводи меня вокруг пальца. Меня-то, человека, пожившего на этом свете, да и капитана первого ранга к тому же.

— Ну конечно нет, — сказал он.

— Мы ничего не нарушаем.

— Вот-вот, и я говорю то же самое.

Танжер невозмутимо сделала несколько шагов вперед. Она по-прежнему смотрела на дорогу перед собой. Кой взглянул на линию ее склоненной шеи.

Впечатление обманчивой хрупкости. Бросив взгляд на Гамбоа, он понял, что тот с интересом изучает его.

— Может быть, позже, — сказала она, не поднимая головы, — если получим какие-то результаты, мы подадим серьезную заявку..

Кой услышал, что Гамбоа тихонько смеется.

И продолжает смотреть на него.

— Если Палермо не опередит.

— Не опередит.

Они проходили мимо дряхлого здания с железным заржавевшим балконом над входной дверью.

Кой прочитал, что написано на привинченной к стене мраморной доске: «В этом доме от последствий ранения, полученного на борту корабля „Принсипе де Астуриас“ во время памятной Трафальгарской битвы, скончался главнокомандующий королевским флотом дон Федерико Гравина-и-Наполи»…

— Обожаю уверенных в себе девушек, — сказал Гамбоа.

Кой взглянул на него. Гамбоа говорил именно ему, а не ей; Кою не понравилась дружелюбная ирония, которая светилась в норманнских глазах директора. Ты еще поймешь, во что ввязался, говорили они. Знаешь ты это или нет, но я бы на твоем месте Держал ухо востро. Или: малый вперед, промеряй глубину. Под килем у тебя не семь футов, кругом скалы, эта женщина знает, что ищет, а я очень сомневаюсь, что и ты об этом осведомлен. Достаточно послушать, как она говорит и как ты молчишь.

Достаточно посмотреть на тебя и на нее.

Они распрощались с Гамбоа и шли по старому городу в поисках места, где можно было бы перекусить.

Солнце скрылось некоторое время назад, оставалось лишь светлое пятно на западе, за крышами, спускавшимися к Атлантическому океану.

— Вот здесь это было, — сказала Танжер.

Когда они остались одни, она, казалось, стала иной. Более спокойной и естественной, словно сдала какую-то вахту. Иногда она останавливалась, показывала ему что-нибудь примечательное. Сумку, висевшую на плече, она по-прежнему прижимала локтем, синяя юбка мягко колыхалась в такт шагам.

Они шли по старым улочкам, и неверный свет фонарей отражался в ее темных зрачках.

— Здесь был замок Гуардиамаринас, — сказала она.

Они остановились на улице, которая взбиралась вверх к римскому театру и старой крепостной стене, рядом с руинами, на которых стояли каменные колонны и две стрельчатые арки, давно уже не поддерживавшие никаких сводов. Дальше была третья арка, под которой был вход в узкую улочку. Пахло соленым морским воздухом, слышно было, как неподалеку бьются волны, а еще пахло древними камнями, мочой и нечистотами. Пахло так, сказал себе Кой, как пахнет в закоулках заброшенных портов, где нет осветительных мачт с гроздьями галогенных ламп, куда так и не заглянул век пластика и технологий, где все погружено в мертвые времена, неподвижные, как вода между пристанями, где бродят кошки и стоят мусорные баки, где светят подслеповатые фонари, где в темноте мелькают огоньки сигарет, под ногами хрустят бутылочные осколки, где проще простого найти кокаин по сходной цене и снять женщину на пятнадцать минут. Но и в порту Кадиса, находящемся в другой части города, уже ничего такого не было, прежние бордели и матросские пансионы сменились респектабельными барами и гостиницами. Не валялись под навесами и портовыми кранами скорлупки каштанов, не разыскивали свое судно на рассвете пьяные моряки, не шагали патрули морской полиции, не дрались американские матросы. Все это переместилось в другие точки земного шара, да и там выглядело теперь иначе. Оставались еще такие порты, как Буэнавентура в Колумбии, с узкими улочками, лотками фруктов, баром «Бамбо», борделями и женщинами в столь облегающих и легких нарядах, что они кажутся нарисованными на коже. Или Гуайякиль в Эквадоре с креветочными коктейлями и игуанами, лазающими по деревьям в центре города под бой всех четырех часов Кафедрального собора, ночными стражниками с фонарями и ракетницами у пояса, чтобы отпугивать грабителей. Но это уже исключения. Теперь порты располагаются за пределами городов, они превратились в подъездные пути для автофур, суда причаливают точно по расписанию, выгружают из трюмов контейнеры, а матросы, филиппинцы и украинцы, из экономии не спускаются на берег и смотрят телевизор.

— Вот здесь, где мы сейчас стоим, проходил кадисский меридиан, — говорила Танжер. — Хотя так было всего лишь двадцать лет после тысяча семьсот семьдесят шестого года, потом его провели по обсерватории Сан-Фернандо Однако уже с середины восемнадцатого века он заменил собой на испанских морских картах традиционный меридиан острова Йерро — французы заменили его на парижский, а англичане на гринвичский… Это значит, что если в то утро на «Деи Глории» определяли долготу по этому меридиану, то корабль затонул в четырех градусах и пятидесяти одной минуте от того места, где мы сейчас стоим. Если внести поправки по таблицам Перона, то точное местоположение затонувшего судна — пять градусов двенадцать минут восточной широты.

— То есть в двухстах пятидесяти милях отсюда, — сказал Кой.

— Да.

Они сделали несколько шагов и оказались под аркой. Фонарь с разбитым стеклом отбрасывал блики желтоватого света на окно с решеткой. Дальше, уже под открытым небом, Кой заметил культи разрушенных колонн. Здесь царило полное запустение.

— Первую обсерваторию здесь основал Хорхе Хуан, — сказала Танжер. — В башне, которой ныне уже не существует. Она находилась вот здесь, на территории, где сейчас коллеж..

Она говорила тихим голосом, словно место к этому обязывало. Или тьма, едва разбавленная желтыми бликами разбитого фонаря.

— Это все, что осталось от старого замка. А замок был построен на развалинах римского амфитеатра, в нем располагалась Академия гардемаринов.

Преподавали в ней и работали в обсерватории знаменитые моряки, настоящие ученые, такие, как Хорхе Хуан и Антонио де Уллоа, опубликовавшие свои труды по измерению градуса долготы на экваторе, Масарредо, великолепный морской тактик, Тофиньо, сделавший гидрографический атлас испанского побережья… — Она повернулась вокруг своей оси, разглядывая все, что ее окружало, и грустно прибавила: