но без всяких подробностей! Я не хочу, чтобы кто-то подумал, будто журнал украл мой секрет, как не хочу и того, чтобы кто-то воспринял это настолько всерьез, чтобы явиться ко мне, и либо попытаться уничтожить меня, либо заставить поделиться прибылью. Все дело в том, что я не желаю делиться своим изобретением ни с одним человеком, ни с двумя, ни с целой группой людей. Я хочу разделить его со всеми, разделить все его плюсы и минусы, все отрицательные и положительные стороны. Но вы, я вижу, этого не понимаете, не так ли, мистер Браун?

Тогда боюсь, через минуту-другую вам придется познакомиться с моим другом-доктором. Он даст вам лекарство, которое поможет вам забыть о нашем разговоре. Оно совершенно безвредно — вы просто не будете ничего помнить, поэтому прежде чем это случится, я хочу сказать вам еще одну вещь. Там, этажом ниже, у меня уже есть один мистер Браун — он сказал, что вы называли его Браун Икс. Ему нужно было подробное описание моей технологии — нет, не для себя, не для Агентства, но для его единомышленников, которые, по его словам, действительно знают, как распорядиться таким материалом, как Ничто. — Тут Меллоу улыбнулся. — Я не хотел бы вас расстраивать, мистер Браун, но ваше Агентство действует не так расторопно, как вы, наверное, думали. Еще на прошлой неделе у меня побывал человек, который говорил по-английски с европейским акцентом. Следом появился другой, который говорил на чистом украинском. Кроме них я принял еще двух азиатов и какого-то бородатого типа с Кубы. Не сочтите за обиду, просто мне казалось, что я должен вам об этом сказать...

А теперь — до свидания, мистер Браун. Скоро вы навсегда забудете о нашем разговоре, но, быть может, когда-нибудь, когда вы будете выписывать чек и нечаянно разорвете его пополам, что-то заставит вас остановиться и задуматься о том, почему перфорация оказалась прочнее, чем все остальное. И таких возможностей очень много — вы можете задуматься об этом каждый раз, когда вам понадобится марка или бумажное полотенце, чтобы вытереть руки... — Меллоу снова улыбнулся и ткнул пальцем одну из кнопок селектора.

— Ты готов, док? — спросил он.

— Готов, — донеслось из динамика.

И тогда Генри Меллоу нажал что-то под столом. В следующее мгновение кресло, в котором сидел мистер Браун, провалилось под пол. Через несколько секунд оно вернулось уже пустым. Меллоу нажал другой рычаг, и колпак из невидимого, неуничтожимого Ничто поднялся к потолку до следующего посетителя.

 ***

 Так что, когда с вами случается нечто в этом роде, не говорите "черт!.." и не спешите забыть об этой маленькой неприятности. Остановитесь хоть на минутку и задумайтесь. Кто-то ведь должен рано или поздно изменить мир — так почему не вы? 

Нерасторжимая связь

Баджи проскользнула в лабораторию как всегда без стука. Она порозовела и запыхалась, в се глазах сверкало нетерпение и любопытство. - Ну, что там у тебя, Мули?

Муленберг ногой захлопнул дверь покойницкой, не дав Баджи заглянуть внутрь.

- Ничего, - ответил он с напускным равнодушием. - А в списке тех, кого я не хочу видеть - сейчас это все на свете - ты стоишь первой. Уходи.

Баджи сунула перчатки в большую сумку, висевшую через плечо, и бросила ее на прозекторский стол в дальнем конце лаборатории:

- Меня не проведешь. Я же видела у ворот "мясницкий" фургон. И знаю, что в нем. Там были два трупа из парка. Эл рассказал.

- Этому Элу, который только и делает, что жмуриков по городу катает, не мешало бы заштопать рот, - с горечью буркнул Муленберг. - Нет, эту парочку ты не увидишь.

Баджи подошла к нему вплотную. Несмотря на раздражение, он не мог не заметить, какие мягкие и пухлые у нее губы. "Но всегда ли они такие?" подумал он и расстроился еще больше, вспомнив - Баджи запросто может прикинуться такой соблазнительной, что у любого мужика пар из ушей повалит. Ее чары и на него подействовали - за это он себя возненавидел.

- Отойди от меня, - проворчал Муленберг, - ничего не выйдет.

- Что именно? - промурлыкала Баджи. Муленберг заглянул ей прямо в глаза и промямлил, что предпочел бы Баджи, даже возведенной в двенадцатую степень, кусок сырой печенки.

Ее губы утратили мягкость, но и жесткими не стали. Она лишь добродушно рассмеялась:

- Раз обольстить тебя не удается, попробую убедить.

- Пустое, - отозвался Муленберг. - К тем двоим я тебя все равно не пущу, ничего о них не скажу и тебе не удастся накормить обывателя очередной порцией кровавой стряпни, которая у вас в газете именуется репортажем с места события.

- Как хочешь, - вдруг сдалась Баджи, прошла к прозекторскому столу и вытащила из сумки перчатки. - Прости, что оторвала тебя от работы. Тебе явно хочется побыть одному.

Муленберг уставился на нее молча - от удивления у него отвисла челюсть. Он стоял и смотрел, как Баджи вышла из лаборатории, как притворила за собой дверь, но тут же вновь ее распахнула и обиженно спросила:

- Может, скажешь хотя бы, почему не хочешь говорить об этом убийстве? Он почесал в затылке.

- Ладно, скажу, - если будешь паинькой. - Муленберг умолк, затем продолжил:

- Не твоя это епархия, вот и все. Лучше, пожалуй, не выразишься.

- Двойное убийство на Лавер-лейн - не моя епархия? Да я только и пишу о том, как "вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана...".

- Баджи, на сей раз дело нешуточное. Оно ужасное. Попросту отвратительное. И очень серьезное - но по соображениям, совершенно отличным от тех, какие ты хочешь обрушить на читателей.

- Что же это за соображения?

- Медицинские. Биологические. Социальные.

- В моих статьях биологии всегда хоть отбавляй. И социального пафоса тоже: они пестрят банальностями о пороках общества - так я разбавляю сексуальные сцены. Или ты не знал? В общем, у нас остались только медицинские соображения. Что в них особенного?

- Уходи, Баджи.

- Брось, Мули. Меня уже не проймешь ничем.

- Знаю. В твоих репортажах больше клинических подробностей, чем в учебнике анатомии. Но все же, Баджи, об этом деле я лучше помолчу.