Танька вышла на сельскую улицу; жара, зной, раскаленная мелкая пыль поднимается столбом. Танька еще постояла несколько минут — вернуться, одеть сандалии? Что, опять сигать мимо бабки?! Нет, ну ее! И девочка попылила к «гастроному», стараясь идти в тени забора, чтобы не обжигать свои пятки.

У «гастронома», в густой тени, лежат коровы и телята, напротив круглые сутки орет радио. А в магазине, во взятом на откуп частником сельпо вечно толчется народ. Для теток, на которых держится все хозяйство: огород, скотина, дом — для них магазин вроде клуба. Можно, конечно, выбежать в чем есть, торопливо заскочить в магазин, схватить то что надо и убежать… Но зачем, если можно одеться получше, пойти на подольше, и кроме всяческих покупок еще побеседовать с соседками? Многие из теток знают Таньку, приветливо кивают ей.

Толкутся и мужики, но совсем другие, чем тетки. Редко-редко заглянет сюда путний мужик, муж любой их этих теток. Путние мужики сейчас все на работе, а если безработные — то все равно что-то мастерят, делают по хозяйству или ушли в лес по ягоду или по грибы. А если уже сходили по грибы и вернулись, то спят, отдыхают в теньке, как вот пыталась только что Танька…

А эти мужики, из «гастронома» — эти как раз вовсе беспутные, вроде мамкиного Вальки Филимонова, бездельного и безработного. Делать им нечего, идти особенно и некуда, заняться нечем и ничто не влечет за пределы чудного места, где дивным светом сияют бутылки над прилавком, можно ущипнуть за попу зазевавшуюся тетеньку, а если очень повезет, что-нибудь поднести, потаскать, переколоть, сложить, и за это получить глоток водки или полбутылки портвейна. И конечно же, в любом случае можно потолкаться среди себе подобных, почесать язык, прижать в уголке какую-нибудь безответную Таньку.

Это вот Наташку прижать — себе дороже, потому что ходит Наташка в белых гольфах и шелковой блузке, с большим синим бантом, а папа у Наташки главный инженер в леспромхозе. Такую прижмешь…

А Танька ходит в старой мамкиной юбке, облезлой и черной, ниже колен, в вылинявшей розовой футболке, и защищать ее некому, потому что мама у нее — запойная б-ь (что знает и вполне даже умеет произнести сама Танька), папка живет в другом поселке с другой тетенькой, а Валька Филимонов — такое же дерьмо, как остальные мужики из магазина. Кто с ним будет считаться, с Филимоновым?

— Теть Маша… Мне вот, еще водки надо…

Продавщица кивает — в Разливном все знают всех, нет вопросов, зачем пришла Танька. Нет нужды поднимать взгляд на Таньку, все ясно. Танька привыкла к презрению.

— Тань… Смотри — ты мне дала шесть тысяч… Видишь? А водка стоит самая дешевая — семь тысяч. Что будем делать?

Тетя Маша стоит, держа веером тысячерублевые бумажки. Вряд ли она обманула — зачем ей? Наверное, бабка толком не посмотрела, а Танька не пересчитала… Или, может быть, тысячная бумажка, сложенная в несколько раз, проскользнула в дырку из кармана? Может быть…

Придти совсем без спиртного нельзя, и Танька тяжело вздыхает:

— А что можно взять на шесть тысяч?

— Возьми портвейна…

Тетя Маша встряхивает бутылку с жидкостью химически-свекольного цвета.

— Возьму…

— Хлеба не надо?

— У нас есть! — лихо врет Танька, и сглатывает слюну.

Пьяницам не есть сутки и двое — самое обычное дело. Танька не может не есть, а что в доме из еды? Разве что картошка, да то, что растет в огороде… Сухари и те давно приели. И невозможно описать словами, как притягивает к себе Таньку острый чесночный аромат дешевой колбасы на прилавке. Когда она последний раз ела мясное? Танька не помнит…

— Дело твое, но тут остается и на хлеб, и могу вот колбаски взвесить…

— Вешайте! — Танька как прыгает в омут с обрыва. И по дороге домой съедает граммов двести колбасы.

— Почему портвейн? Водка где?!

— А ты мне сколько денег дала?! Денег сколько?!

— Ах ты паршивка!

Физиономия у бабки перекашивается, багровеет, синеет от злости. Портвейн стоит на две с половиной тысячи меньше, чем водка — это бабка знает точно, не обманешь! Подлая внучка лишила бабку и мамку примерно двухсот граммов смертельно опасного «сучка», в котором плавают сизые сивушные масла. Надо же, какая мерзавка!

Бабка кроет Таньку отборным матом — на это у нее хватает сил. Вскакивает, тащит прут из забора, неожиданно быстро семенит за внучкой — на это тоже у нее энергии хватает. Танька отбегает на безопасное расстояние, отвечает бабке в том же духе, уворачивается. Она знает — спасаться ей нужно недолго, бабке слишком важно выпить хотя бы портвейна — раз уж Танька не принесла водки. Но Танька знает и другое — что бабка расскажет матери, а мать бегает куда быстрее бабки. И потому Танька особенно старательно думает, куда бы ей сегодня забраться…

Во флигеле она уже была, мамка знает ее захоронки; в сарае — была она там, место приметное, и опять же, мать ее там легко найдет. Найдет — понятное дело, выдерет, и хорошо, если ремнем, а не палкой, так что надо спрятаться получше.

А! Не была Танька, не пряталась на чердаке, и к тому же на чердаке свалена ветошь, в ней можно закопаться, чтобы спать. Нужно только улучить момент, забраться на чердак, когда бабка ее не увидит…

Вечером мать с палкой в руках долго кричала, звала Таньку, заглядывала в сарай и во флигель. Потом раздавались вопли в комнате — знакомые Таньке, обычные пьяные вопли: бушевал мамкин хахаль, никчемушний мужичонка Валька Филимонов:

— Бабы! Да это же не люди, эти бабы! Взять бы их на одну веревку, да в океян! Порешить их всех на..! Послать их всех в..!

Мамка орет что-то в ответ, бабка визгливо дополняет, но Танька знает — это пока только первый заход, это пока Валька не допился до нужного состояния. Пока не допьется, ему вся жизнь кажется очень плохой, а все женщины, в том числе и мамка — невообразимо гнусными. Постепенно Валька успокаивается, и начинает решать семейные проблемы более конструктивно:

— Полторы тыщи сперла? Гы-гы! Тут они пол-России сперли, демократы х-вы! И ничего! Делов!

Мать и бабка визгливо поддакивают, подливают, смачно чавкают выращенной Танькой редиской. У Таньки рот непроизвольно заполняется слюной — за весь день она и съела эту колбасу из магазина.

За столом же царит полная идиллия, полное взаимное понимание, потому что все собравшиеся дружно не любят демократов, которые их ограбили и унизили, заставили пить дешевую водку и портвейн, вынудили валяться вместе со свиньями в одних лужах, отняли у них кучи денег и вообще огромные богатства. Пока они ругают этого общего врага — все хорошо. А Валька Филимонов укрепляет конструктивный подход к жизни:

— Полторы тысячи вернуть — это махом! Хошь, приведу к твоей короедине корешей?

Валька еще плетет про то, как за мамку-то могут дать и побольше (мамка кокетливо фыркает), а за Таньку красная цена полторы тысячи. Хотя с другой стороны, рассуждает Валька, можно ведь и не один раз привести корешей… Тогда с Таньки и денег будет больше. Привел три раза корешей, и если по две тысячи, то добавил всего одну — и бутылку.