Они сидели в небольшой уютной гостиной. Мистер Ричардсон курил трубку, а свободной рукой держал газету. Миссис Ричардсон вязала желтый свитер. Оба были абсолютно голые. Сцена эта так меня поразила, что я опрометью бросился прочь — в спасительную ночную тьму. После, встречаясь с Моникой в школе, я не знал, как себя с ней вести. Меня так смутило увиденное в ее доме, что я никому и словом об этом не обмолвился. И лишь годы спустя я понял, что родители ее были нудистами.

Глядя на нее и вспоминая ту минуту в ее доме, я не услышал, как подъехала машина и остановилась за моей спиной. Моника и Брайан взглянули поверх моего плеча и как по команде поджали губы.

Машина была сплошь черной с красным фонариком на крыше. И все — никаких мигалок, которые ослепляют тебя синим нервным мерцанием, никакой решетки между передним и задним сиденьями, чтобы изолировать за нею скотов в образе человеческом, пока везешь их в участок. Не было здесь и полки для дробовиков, закрепленной на торпеде, — в шестидесятые оружие находилось в кобуре у полицейского или безопасно укладывалось в багажник автомобиля. В багажник «шевроле-бискейна», чтобы быть точнее, потому что полицейские Крейнс-Вью ездили только на машинах этой марки. Начальник полиции доводился шурином единственному в городе дилеру «шевроле».

— Ми-Ми!

Я так обрадовался встрече с ним, что забыл, кто я, где я, когда и так далее. Просто подошел к кромке тротуара, чтобы пожать руку патрульному Мелвину Буччи. У меня с ним было давнее знакомство. Во времена моей юности в Крейнс-Вью было три полицейских, работавших на полную ставку, и два — на полставки. Ми-Ми поступил в полицию сразу после окончания школы, и в первые годы службы это был просто бездельник, ленивый и наглый. Потом он каким-то образом познакомился с Камиллой и женился на ней. Камилла была замечательная женщина — благодаря ей он совершенно преобразился и стал счастливым человеком. Когда я вернулся из Вьетнама и поступил в полицию, мы с ним подружились. Все мы в Крейнс-Вью, а особенно местные копы, здорово переживали, когда он внезапно умер от удара три года назад. Но вот теперь я снова (как и моего отца за несколько минут до этого) видел Ми-Ми — молодого, полного сил, а главное, живого.

Он сгреб мое лицо своей железной лапой и так сдавил щеки, что у меня открылся рот.

— Все умника из себя корчишь, Маккейб? У, дерьмо уголовное! За словом в карман не лезем, так?! Но знаешь, что я тебе скажу, хитрожопый? Ты сейчас же отправишься за решетку! Помаши ручкой своим приятелям и марш в машину!

— Ми-Ми…

Он еще сильней сдавил мне щеки. Еще чуть-чуть — и мои зубы посыпались бы на асфальт.

— Не сметь меня так называть! Только друзья зовут меня по имени, а с тобой мы даже не знакомы. Ты — дерьмо вонючее. Сопля зеленая, вот кто ты — харкнуть и растереть! А ну быстро в машину!

Интересно, как это выглядело со стороны: здоровенный детина лет двадцати пяти в форме полицейского, сидевшей на нем как на корове седло, ухватил пятерней лицо высокого, средних лет мужчину, который мог бы одним пинком зашвырнуть патрульного Буччи в следующую неделю.

Но я не стал этого делать. Как примерный, законопослушный мальчик, каким я никогда не был, я сел в патрульную машину и уставился прямо перед собой. Он обошел машину, крякнув, уселся на водительское место и заерзал на нем, выбирая для своего жирного зада положение поудобнее.

— Я сообщу твоему отцу, Фрэнни, хорошо?! — проорал Брайан.

Мог бы так не надрываться, я был от него всего в пяти футах. Я кивнул.

— А как же насчет Дайонн Уорвик, Фрэнни? Что мне прикажешь делать, если тебя оставят за решеткой?

— Пусть с тобой сходит твой папаша, только сначала пусть оденется.

— Что?!

Машина тронулась, и я не успел ничего Монике объяснить.

— Ну, теперь-то уж ты точно в жопе, Маккейб. На этот раз не миновать тебе исправительной школы. В этом пятизвездочном отеле для тебя забронирован номерок. — Ми-Ми смотрел на меня с улыбкой пираньи.

Я промолчал. Дорога до полицейского участка заняла пять минут. Мы могли бы дотопать туда и пешком, но ему, видно, нравилась процедура — хотелось усадить меня по всем правилам. Остановив машину перед участком, он заглушил мотор, но остался сидеть на месте. Когда я потянулся к дверной ручке, он пролаял:

— Я тебе скажу, когда можно, понял?

Я положил руки назад — на колени.

— Что я сделал?

— Что ты сделал?

Он наслаждался этими минутами, перед тем как отвести меня в участок. Пока я был в его власти, он намеревался получить от этого все, что можно. Это был Ми-Ми Буччи до встречи с Камиллой, наихудший его вариант.

Я медленно повернул голову и посмотрел на своего дружка, которому сейчас больше всего на свете хотелось двинуть мне в зубы.

— Ну да. За что вы меня задержали?

К моему удивлению, голос его задрожал от ярости.

— Я что, по-твоему, дурак? Я что, кажусь тебе идиотом, Маккейб?

Юный я, или Джи-Джи, ответил бы на это какой-нибудь грубостью и наверняка схлопотал бы по морде. Я поступил иначе: прикусив губу, помотал головой.

— Нет, сэр.

— «Сэр» — это уже получше, говнюк вшивый. Я тебе скажу, что ты сделал. Одно только слово — Дейлмвуд. Припоминаешь это имя своими трухлявыми мозгами, а? Забыл, как ты разукрасил дом этих Дейлмвудов?

За год до моего окончания школы у нас в Крейнс-Вью поселилось семейство по фамилии Дейлмвуд. У них было двое детей — оба немного того. Джордж был второкурсником, а сестра училась в выпускном классе. Необычные дети всегда обращают на себя внимание, хотят они того или нет. Но больше всего меня задело, когда я узнал, что они — свидетели Иеговы. Для меня этого было достаточно. Я об этой секте почти ничего не знал, кроме разве того, что они не доверяют врачам. Если дети у них заболевали, то родители скорее позволяли им умереть, чем обращались к врачу. У меня появился новый объект для ненависти. Требовались решительные действия. Я взял в нашем гараже баллончик с серебристой краской и написал трехфутовыми буквами на свежевыкрашенной белой стене дома Дейлмвудов: «СВИДЕТЕЛИ ИЕГОВЫ — ЕБАНЫЕ ДЕТОУБИЙЦЫ». Джордж меня увидел, сказал родителям, и я оказался в полиции. Отец явился меня выручать, но он к этому моменту был уже сыт мной по горло, так что они с шефом полиции пришли к соглашению. Я должен был сутки провести в камере и поразмыслить о своем поведении. Никакого действия это не возымело. Когда на следующий день меня выпустили, я отправился на свое роковое свидание с Моникой Ричардсон. Единственное, что меня встряхнуло, так это лицезрение ее голых родителей.

Но если именно это предстоит мне теперь, то плохи мои дела. Если меня запрут в участке на двадцать четыре часа, то я потеряю еще один из отпущенных мне семи дней.

— Пошевеливайся, художник хренов. Пора наведаться в наш подвал.

Камеры тогда находились в подвале, а подвал был самой мрачной частью здания, уж вы мне поверьте. Позднее, став начальником полиции, я первым делом нанял архитектора и строителей, чтобы придали этим помещениям более гуманный вид. Но тридцать лет назад подвал был большим и мрачным подземельем с тремя камерами и тремя шестидесятиваттными лампочками.