Говорят, каждое население достойно тех, кто над ним властвует. И еще говорят — всякая власть от Бога.

Мудра та страна, мудр тот народ, которые не допускают над собой власти холопов и мерзавцев.

Ну, всё! Хватит морали… Эко меня опять занесло… По всем телевизорам с утра до ночи: «лучше нету того цвету, что в Америке цветёт!» А я всё про какую-то Россиянию убогую, которой на амэурыканских картах и вовсе нету…

Чёрный человек садится ко мне на кровать, водит пальцем по мерзкой моей и пасквильной книге… слушай, слушай, — бормочет он мне, ненавистнику и забулдыге, — слушай, раньше ты был поэт, без крамолы в мозгах и без тараканов, а теперь… проживаешь ты «в стране самых отвратительных громил и шарлатанов»![40]

Мы встретились с ним в Риме. На Вилле Джулии. Возле музея этрусков, которые были родными предками россиян, ни хрена не помнивших своего родства. Это был тихий уголок в кишащем туристами Вечном Городе. Туристов сюда не водили, потому что гиды, в отличие от россиян, знали, кто кем кому доводится, а россиян и их предков в Вечном Городе, как и невечных городах и селах Европии не шибко долюбливали.

Это было нам на руку. Здесь на Вилле Джулии, ни одна охранка нас никогда не найдёт. Эти олухи будут топтаться между траяновыми колоннами, фонтанами, колизеями, римскими банями и форумами. Бог в помощь!

Кеша был в сером элегантном костюме и в темносерой шляпе. Он не был похож на италианского мафиози. Потому что италианские мафиози были точными копиями чеченежских козопасов. Он был похож на матроса, сошедшего на берег после кругосветного плавания. Не хватало только пиратской серьги в ухе. И трубки. Зато были белый шёлковый шарф и сигара в зубах. Здесь, в убогой Итальянии, это выглядело вызывающе.

— Что в России? — спросил он.

— Дураки и демократы, — ответил я. — Две извечные проблемы, мон шер ами.

— Да-да, — согласился он грустно, — мы все дураки… раз позволили этим гадам сесть нам на шею. Впрочем… полчаса назад звонили солнцевские. У них всё готово.

— Храни их Господь, — я невольно и с облегчением перекрестился.

Какая-то чернявая старуха-католичка, проходившая мимо, поглядела на меня с нескрываемой ненавистью. Местные знали точно, что единственный правильный бог, это их, итальянский бог, а папа в Ватикане — его личный наместник на земле. Мы с Кешей так не считали. Божьи люди не приторговывают водкой и табаком, да и в казино церковные денежки не вкладывают. Наместник! Однако мы встретились не для того, чтобы обсуждать делишки местного папы и заскоки старой мегеры. Мужа этой старухи пристрелили под Сталинградом, шестьдесят лет назад, пристрелили за дело… а она всё жила. И ненавидела русских убийц, убивавших славных и добрых чернооких парнишек-итальано… Я всё знал и про старуху, и про папу, и про то, что на картинах мастеров Кватроченто[41]были не цыганистые смолокудрые «итальано», а русые и белокурые герцоги, княгини, купцы, священники и простолюдины… Где они теперь?! Никто не ответит мне на этот вопрос. А на такие вопросы надо (надо!) отвечать!

Я любил Италию. Точнее, Этрурию которую сами этруски-расены звали Расенией, и Венетию, основанную родными братьями расенов венетами. И «королевство обеих Сицилий», сколоченное нашим варягом-находником, которого местные туземцы звали просто Руссиеро. Нынче это всё итальянская Итальяния. Всё течёт, всё меняется… У нас тоже когда-то была Россия, Третий Рим…

Старуха плюнула в нашу сторону. И скрылась за углом. Точнее, за завесой густой зелени, окружавшей Виллу Джулии с трёх сторон. У меня не было зла на итальянцев, худо-бедно, но они сохранили память о нашем прошлом… Я позвал Кешу внутрь. Обсудить всё толком. А заодно ещё раз полюбоваться прекрасными творениями расенов (хотя и колизеи-колоссеумы, и виадуки, и сам Рим тоже были творениями этрусков-расенов, италики лишь стали непутёвыми наследниками-вертопрахами и Геростратами, сжигающими время от времени «вечные города»)… Но Кеша отказался.

— Стены имеют уши!

Мы отошли под вечнозелёные сени, метров на сорок от входа в музей. Мимо по кривой улице пронесся чёрный мерседес. Это были олухи из охранки, выслеживающие нас. Местные на таких машинах не ездили — моветон.

— Всё отработано до мелочей! — похвастался Кеша, вы-плёвая «гаванну», которую он так и не зажёг. — На этот раз мы подстрелим его, как вальдшнепа! Со всей кодлой!

Я пока ничего не понимал. Но спросил бестактно:

— А почему ты не там?!

Кеша поморщился. Отвёл взгляд.

— Уговор такой, — пояснил он сквозь зубы. И я понял, что дело нечисто.

— Выкладывай! Да всё без утайки!

Он махнул рукой, мол, была не была. Он явно боялся сглазить хорошее дело. Но у меня был добрый глаз. Я не мог ничего сглазить. Значит, сомнение сидело внутри него самого…

Мы уже пролетали не один раз. И это давило на нервы, расшатывало и без того расшатанную демократией психику. Так можно было заработать комплекс… Я давно приметил, что он начал косить… нет, пока ещё в прямом смысле, но с этого и начинается.

— Солнцевская братва сказала, всё будет путём, — пояснил Кеша. — Два грузовика с гексогеном. В спальном районе. На пустыре между домами. Это приманка, понял? Залепуха под теракт. Воронка двадцать метров. Выбитые стёкла, двери, поваленные деревья… понял?

— Приманка, говоришь? — я начинал понимать.

— На живца! — Кеша мне подмигнул. — Этот хрен со своими козлами через три часа прискачет. Как только оцепят… Будет слезы лить над воронкой. Клятвы давать. Так всегда бывает. Первые лица! Вместе с народом! В гуще событий! В едином порыве… Рейтинг! Уж перед выборами он момента не упустит… ну и…

— Что, ну и? — переспросил я, хотя всё увидел, как наяву: Кешиных гранатомётчиков, снайперов, которые пе-рехерачат весь кортеж из соседних домов вместе с охраной, оцеплением и царствующими кандидатами на престол. По логике вещей, «этот хрен» приедет непременно. Любой президент любой страны, случись там такое, приедет. Просто не посмеет не приехать. Иначе шиш ему, а не второй срок! Но… но там же жилые дома. Так рисковать… из-за кого?!

— Сто пудов! — сказал Кеша. — Зуб даю, они его уроют!

Он щелкнул ногтем по фарфоровой коронке. И улыбнулся улыбкой третьеклассника, принёсшего домой после бесконечных «двоек» и «колов» крепкую и здоровую «тройку». Улыбка была искренней. Но я на неё не ответил. Я схватил Кешу за его шёлковый шарф, притянул к себе и прошипел в лицо:

— Срочно! В аэропорт!

Он отпихнул меня. Не переставая улыбаться. И тогда я вытащил из кармана — ведь я так и не стал профи! писате-лишка, что с него взять! — свой старый «тэтэ», подаренный мне фронтовиком, дошедшим до Берлина. Этот фронтовик так и сказал, что, мол, он отстрелялся, теперь моя очередь. Вытащил. И саданул ему под ноги. Следующей пулей я размозжил бы ему череп. Но Кеша всё понял. Он перестал улыбаться. Сделался бледным. А шарф сорвал и вовсе, бросил в кусты… Нет, он не испугался меня. Просто я добил его в его собственных сомнениях. Я стал последней каплей, после которой Кеша уже не мог больше убеждать себя, что «всё ништяк» и что солнцевские сделают дело на «сто пудов». Он дрогнул.