Так и случилось. Уже на следующий день Александру стало лучше. Петр приходил опять, но теперь он велел Савелию бросить трав в кипяток и затем наказал Александру склониться над глубокой миской глиняной, накрыться с головой платом и вдыхать сей пар.

Через неделю Александр стер в протопленной мыльне всю мороку своей болезни и пришел в дом, сияя синевой глаз и сверкая зубами в улыбке.

— Жибентяй! Где наши клинки?! — закричал он. — Я соскучился по звону стали! Иди, отпразднуем сию победу, как подобает воинам!

И они действительно начали фехтовать во дворе на потеху любопытным соседским белобрысым детишкам, выглядывающим из-за забора. Пан Григорий улыбался в стриженые усы. Сквозь улыбку на полнощеком лице пани Елены сквозила тревога.

Как-то, возвращаясь из «похода за шапкой Мономаха», разъезд спустился к Борисфену, чтобы напоить лошадей. День был жаркий, синенебый, с поющими в высях жаворонками. Лошади утомились. Да и лица товарищей панцирной хоругви были красны и мокры. Лейтенант знал удобный спуск к воде. Воины спешивались, вели лошадей к реке, те тут же клонили шеи, вытягивали бархатные губы к воде, пили, иные входили прямо в Борисфен. Товарищи стаскивали плоские шлемы с горячими кольчужными мисюрками и волчьими хвостами, зачерпывали пригоршнями воду и обмывали лица, потные головы, шеи. Позвякивал металл, фыркали лошади. Никто не говорил. Все устали. И всем было скучно… Один товарищ, а это был как раз Пржыемский, остался наблюдать на взгорке. Мирная дремота этого края обманчива, не уставал повторять лейтенант с перебитым носом и рваной щекой, отчего казалось, что на его лице запечатлел свое копыто некий конь. Новичкам порядком надоели его наставления. Все жаждали подвигов во славу своего герба и, конечно, Короны.

И поэтому восклицание наблюдателя Пржыемского сразу заставило всех оживиться. Пржыемский заявил, что увидел на другом берегу какого-то человека, который тут же спрятался… И снова объявился… И опять скрылся…

Лейтенант посмотрел на другой берег, но снизу всем виден был лишь вал ив, нежно серебрящихся узкими листьями. Он оглянулся на Пржыемского, смахивая со своего копыта — товарищи между собой так и прозвали этого командира — капли воды.

— Он тебя узрел? — спросил тихо лейтенант Копыто.

— Кажется… И уже уходит.

— Лазутчик! Московит!.. — тут же загорячились товарищи.

Пржыемский вскочил на коня.

— Пан лейтенант? — вдохновенно спросил он.

— Давай! — скомандовал Копыто.

Пржыемский хлестнул свою гнедую кобылку, и та, издав короткое ржание, с разбегу кинулась в мутные буровато-зеленые воды Борисфена. За Пржыемским хотели последовать чуть ли не все товарищи, но лейтенант Копыто запретил им. И они с завистью следили за Пржыемским. Кобыла у него была столь же опытная, как и он сам, сильно шла поперек течения, гоня мелкие усы волн, и всаднику даже не приходилось слезать с нее, как это обычно бывает, и плыть рядом.

Налетела с криком чайка. Все посмотрели на нее и снова обратили взоры к Пржыемскому. Тот уже был у противоположного берега, но выйти мешали кусты, и Пржыемский повернул лошадь, как некий корабль, чуть ниже, высмотрел прореху в кустах и направил ее туда. С шумом лошадь попыталась выйти, но ей это не удавалось, видимо ноги вязли в топком дне. И тогда Пржыемский спешился, погрузившись по грудь в воду.

— Да что он там возится, — нетерпеливо молвил пан Любомирский.

Но всем было ясно, что уж рохля пан Любомирский вообще не выбрался бы на тот берег. И многие с усмешкой косились на него. А ловкий Пржыемский уже выходил следом за лошадью, с трудом выдирая ноги из ила. И вот он вскочил на кобылку, разбрасывая ошметки черной грязи, и его голова замелькала над валом ив. Товарищи взбирались на высокий берег, чтобы оттуда наблюдать за погоней. Николаус последовал за остальными наверх. И оттуда увидел скачущего по цветущему лугу во весь опор Пржыемского. А поодаль различил темную фигуру какого-то человека. Фигура не двигалась. Может, и не человек вовсе, а пень обгорелый?

— Пан лейтенант, — обратился к Копыту один товарищ, — а не надо ли нам всем пособить пану Юрке? Тем берегом и вернуться в замок можно. Ведь его, может, заманивают на погибель!

— Вижу, искупаться хочется вам, радные паны? — проговорил лейтенант. — Так то служба, а не увеселение… — проворчал он и вдруг блеснул глазами. — А ну! Отряд!.. По коням! За Пржыемским — через Борисфен! Марш!

Повторять не надо было. Тут же те, кто еще не сидел на лошади, оседлали своих скакунов. Раздался топот и плеск. «Уууииы! Уууииы!» — с яростной волчьей тоской кричали товарищи панцирной хоругви в снопах брызг и сверкании солнечных лучей. И только пан Любомирский замешкался. Он-то озирался на пана Копыто, пытаясь уразуметь, шутит тот или и вправду приказывает… Но пришлось и ему вослед за лейтенантом погрузиться в мутные и все еще хладные воды Борисфена.

Отряд с плеском и горячими вскриками пересекал сию реку. И по всему было видно, что паны радные, воинственные и преимущественно младые шляхтичи рады побороться хотя бы и с рекой. Река, хоть и зовется книжно Борисфеном, а суть — Dnieper, река московитская, в их, московитских, берлогах начинается, из каких-то болот и дремучих лесов истекает. И поспорить с нею, этой стародавней силой, шляхтичам любо.

Они и плыли. Кому-то уже пришлось плыть рядом с лошадью, держась за луку седла. Позади всех оказался пан Любомирский, отплевываясь и фыркая громче своего коня светлой буланой масти.

А над течью реки раздавался воинственный клич товарищей панцирной хоругви: «Уууииы!» — словно реку одолевала стая волков. И — да, волчьи хвосты виднелись повсюду, наполовину вымокшие.

У одних лошади были сильнее, у других осторожнее, слабее, и отряд растянулся по реке. Передовые пловцы уже выбирались на берег. Николаус на середине ощутил мощный напор Борисфена. Так-то сверху, со стен замка или моста река представлялась не столь уж великой, ежели сравнивать с Вислой. Правда, и Висла в верховьях уже, но зато многажды быстрее и чище. Висла рвется к морю с гор, Борисфен — из болот.

Наконец и Вржосек достиг берега. Его ноги тоже вязли в иле, выдергивая их, он чуть не потерял сапог. Но вовремя остановился, вдел ногу глубже и снова рванул. Борисфен словно не хотел выпускать его, как и других товарищей, остывших уже в хладных водах и теперь проклинавших сию мерзкую московитскую грязь. Пан Копыто мрачно улыбался.

Бела вынесла Николауса на берег и ударила по цветущему дивно пестрому лугу. Душистый цветочный ветер обдувал мокрое и забрызганное грязью лицо Николауса, с него летела вода, шлепалась грязь. В сапогах булькало. Но этот полет по цветущему лугу уже захватил его, и в сердце вдруг явилось такое чувство, будто они и в самом деле только что одолели сильного врага. Волчий хвост, наполовину мокрый, все-таки развевался сзади. Одною рукой Вржосек держал повод, а другой отчаянно сжимал рукоять сабли, едва осиливая желание выхватить ее из ножен… Да против кого? Навстречу летели только цветочные волны.