— Ты — маг! — я смотрела на преобразившуюся девушку во все глаза.

— Это все очень мило, но в мои планы не входила ни эта беседа, ни зрители, — вежливо улыбаясь, продолжала она ровным доброжелательным тоном. — Я, конечно же и исключительно в честь нашей дружбы, могла бы позволить уйти вам, княжна, и вашему рыцарю, но…

Она меня провела! Заговорила зубы! И когда Молин резко выбросила вперед руку со скрюченными как птичья лапа пальцами, первым среагировал Вовыч, не церемонясь, отшвыривая мою замершую тушку в сторону. Возникший в его руках из ниоткуда монструозный меч со страшным гулом рассек воздух и увяз в ледяной сети, ежом вспухшей там, где только что была моя голова.

Я упала на колени, больно ссадив ладони и локти о камни дорожки, завозилась в подоле, пытаясь встать, но не успела. Пространство тошнотворно выгнулось и, раззявив глотку, выплюнуло тварь. И белой и пушистой она не была…

— Я в домике! — заполошно выпалила я, выставив руки перед собой, и голая красная шея склизкого змееподобного монстра, оборудованного внушительным набором зубов и когтей, украсилась оконной рамой с желтыми лентами утеплителя. Стекло брызнуло фонтаном.

Пока морда оглушенно мотала башкой, избавляясь от нежданной обновки, я задом отползла в кустики и предпочла бы там и остаться, но бросать Вовыча наедине с этой ведьмой, хоть он и может в любой момент покинуть экстрим-вечеринку, было не по-братски.

— Я все могу, все могу… Только дайте определиться… — но пожелать чего-то путного в такой нервной обстановке было сложно. — Если очень захотеть, можно… можно…

Снова «кедаврой» шваркнуть? Но что-то подсказывало — не выйдет. Разрыв наливался чернотой и пульсировал, собираясь разродиться очередным монстром. Вовыча на всех не хватит, он и так от летящего колдунства едва отмахиваться успевает, а я… А у меня даже щетки нет.

— Я не гений, это выше моих человеческих сил, — пробормотала я, потому что тварей стало две, а Вовыч вдруг замер, пошатнулся, латы проросли длинными ледяными иглами и лопнули. Глухо шлепнулся на горку льда и снега ржавый двуручник, замигал и пропал. И остались мы с девочками одни. Так себе девичник…

— Анатоль тебя отловит, — пригрозила я, поднимаясь на дрожащие ноги. Твари скребли когтями, но без команды дон Шер не нападали.

— Не успеет, — азартно улыбнулась Молин.

Я сделала единственное, что могла — бросилась бежать. Жаль, направление неудачно выбрала. В спину уже что-то летело. Я пригнулась, пропустив страшное над головой, пробуксовала по острой ледяной крошке и снова рухнула. Прямо туда, куда горкой осыпался верный рыцарь. Ободранное запястье окрасилось красным, из разворошенной моим падение кучи льда и снега выкатилась чудом уцелевшая латная рукавица. Что-то мне это напоминало… Я потянулась, сунула в нее руку, примеряя. В Вовычевой перчатке сразу стало скользко от сочащеся из порезов крови. Я села. Сжала и разжала металлические пальцы, сочленения хрустнули, пылью осыпалась ржавчина, старый серый металл радостно, как новенький, заблестел, на тыльной стороне перчатки проступал знакомый всему миру (моему миру!) набор из шести разноцветных камней. Я подняла глаза.

Молин стояла передо мной с выражением брезгливой жалости на лице, как хозяйка увидевшая в своей идеальной кладовой облезлую мышь.

— Скажешь что-нибудь? — спросила она, держа руки на склизких загривках тварей, достающих ей до пояса, а сидящей мне и вовсе по макушку.

— Я — сама неотвратимость, — злорадно улыбнувшись, произнесла я, подняла руку и щелкнула пальцами[6].

На мгновение меня ослепило, а когда я открыла глаза, черная пыль, в которую превратилась дон Шер и ее собачки, развеялась, осталась только я и тающий след от дыры в Ничто. Я мстительно пульнула в марево перчаткой. Дыра окончательно схлопнулась, поглотив мой трофей.

«Жаль, подмога не пришла, — изгалялось подсознание, — подкрепленья не прислали, нас осталось только два…»

Я оглядела место побоища в поисках ковра, а наткнулась на ноги в узких штанах и сапогах.

— А, советник дор Лий! Вам тоже не спится?

За спиной канцлера мигнул и пропал, дохнувший холодком тайный проход сквозь изнанку мира. Огненный меч втянулся в ладонь, на мгновение подсветив сетку сосудов на руке. Рубашка застегнута криво и сидит так, словно он одевался на бегу. Волосы растрепались.

— Идем, — сказал он.

И я пошла. Утро уже брезжило рассветом. Сегодня у меня свадьба. Горько, дамы и господа!

— Версию Вениана я знаю, теперь хочу послушать твою.

Анатоль стоял в моей гостиной, как человек, который куда-то пришел и забыл зачем. А еще он старательно избегал смотреть мне в глаза, блуждая взглядом по комнате, и наконец, уставился куда-то в район моего подбородка, вроде и приличия соблюдены, и изумруды свои ресницами занавесил.

— Зачем?

— Я просто воспользовался шансом. Отец бы меня не отпустил, а с братом мы договорились.

— И отыграть никак?

— Условия я тебе озвучивал, и не раз. — Злится? Ну-ну…

— Моя сторона медали мне знакома, а что насчет тебя?

Анатоль выдохнул и посмотрел. В глаза. А потом, не опуская взгляда, в два приема сдернул с плеч рубашку. Первой обозначилась татушка-браслет, которую я заметила на балу. Такая же обвила второе запястье. Огненные дорожки символов побежали вверх по рукам, обхватили парами браслетов пошире предплечья и плечи, легли на ключицы, ошейником сомкнулись на горле, скользнули вниз, к пупку и тремя обручами опоясали торс. Тяжи знаков уходили под пояс брюк, но и увиденного мне было достаточно. Изумрудная радужка глаз обзавелась ярким золотым ободком. Выглядело жутковато, но очень красиво.

Мужчина не двигался. Не шевельнулся даже, когда я подошла и коснулась метки договора на запястье, провела пальцами по руке и выше, очертила ключицу. Вздрогнул, потому что я прижалась губами к впадинке у основании шеи и, судорожно вдохнув знакомый теплый запах, обвила руками талию, сцепив пальцы на его спине в замок, словно кто-то хотел отнять у меня мое. Рук он не поднял.

Тишина и полумрак раннего утра заливали комнату стылым серым светом и отчаянием. Я прижималась лицом к гладкой горячей коже, чувствуя биение его сердца, неровное и сильное, на два такта. Мое иногда попадало в ритм, но больше сбивалось и частило. И снова обжигало меня изнутри. Я ждала. Потом подняла лицо вверх. Точно так же я смотрела на него в тот вечер в баре — подбородок и четко очерченные губы — только тогда он держал меня. Я все еще ждала. Когда ожидание стало невыносимым, его губы коснулись моих, окончательно разрывая мою связь с реальностью.