Руководители наши домой засобирались, наших всех опытных с кислыми рожами с собой прихватили. Меня подтолкнули: следи, мол, за Надей, чтобы режим не нарушала. Мы, дескать, решили ее еще на смешанной эстафете заявить: наши что-то сдали в последнее время, так что единственная надежда на победу – это участие Нади. Сказали так и смеются, то есть уже не сомневаются в победе. А совсем недавно ведь эти же люди не хотели Надюшу и к сборной подпускать.

Мы с ней с полчаса в том доме оставались. Потом нас в джип посадили и в гостиницу повезли. В машине она меня спрашивает: «Альберт Ринатович, вы как думаете, он видел эту гонку?»

Я плечами пожал: не понимаю, дескать, о ком она. А Надя уже сама себе говорит:

– Следующую обязательно увидит!

Вечером я пошел к ней в номер, стучу, а никто не открывает. Везде искал, даже в бар спускался. И наши боссы волнуются: «Где же Надюша? Где красавица наша?»

Я к себе направился, а меня портье догоняет, протягивает мне ключ от ее номера. Не понимаю, что он хочет, ведь ключ от моей комнаты у меня в кармане. А портье говорит… Я-то по-немецки понимаю, как-никак в ГДР пять лет тренером работал.

– Ваша девушка, – говорит портье, – та, которая вчера победила, просила вам передать ключ от своего номера.

– Зачем? – спрашиваю.

Но он только головой трясет: его попросили ключ передать, он выполнил просьбу.

– Извините, – говорит. – Надо бежать – позвонили, сообщили, что сейчас полицейские подъедут: что-то случилось в городке.

Взял я ключ и поспешил в ее номер. Зачем мне внутрь заходить? Уже подошел к двери, а сердце как заноет! Замок отпираю, рука трясется. Зашел, включил свет – все прибрано, а на столе лист бумаги. Письмо для меня…

Старик посмотрел внимательно на Волошина, и Алексей, не выдержав этот взгляд, отвернулся. Потом, чтобы как-то сгладить молчание, взял со стола бутылку и наполнил стопки. Тренер, не дожидаясь, выпил залпом, потом полез в карман пиджака и достал сложенный вчетверо листок:

– Читай.

Волошин внимательно посмотрел на письмо, но увидел лишь белое пятно – буквы разбегались. Наконец проявился текст, но смысл не доходил до сознания, и потому приходилось начинать читать снова и снова.

«Дорогой Альберт Ринатович!

Если Вы читаете мою записку, значит, произошло худшее, хотя самое худшее не случится – я не допущу. Большая просьба к Вам, родной Альберт Ринатович, фотографию Его положите со мной, а эти деньги отдайте маме. Передайте Ему, что я люблю (зачеркнуто) любила Его. Прощайте, родной Ринатыч.

Надя».

Алексей держал лист возле самого лица, словно закрывался от взгляда старика.

– На столе лежала пачка денег, – негромко произнес тренер, – двадцать тысяч евро. И фотография. Но только другая – не та, что в рамке.

Он снова полез в карман и вынул лист фотобумаги для цветных лазерных принтеров. Протянул его Волошину, но тот уже знал, что там. Это был снимок Алексея, но не на фоне собора Сент-Мари Мадлен в Женеве, а другой – без всякого фона, тот самый, что Волошин отправил через Интернет, посылая заявку на участие в игре.

– Взял я письмо, деньги и эту фотку твою, вышел, ничего не понимая. А тут как раз бегут наши боссы и местные полицейские.

– У вас ключ? – спрашивают.

– Да, – отвечаю. – Как раз собирался зайти проверить, что и как.

– Верните быстро ключ, – приказал мне полицейский начальник. – И возвращайтесь в свою комнату!

– И вы тоже, – сказал немец нашим руководителям. – Понятых мы и так найдем.

А наши боссы красные все и потные. Как только мы остались одни, говорят мне:

– Глупость какую-то сообщили, будто Надю нашу мертвой нашли. Кому это вдруг потребовалось ее убивать, шведам, что ли?

Я слушаю и не верю. Действительно, ерунда. При чем здесь шведы? И вдруг меня как током! Ведь я сам читал ее письмо, видел деньги. Они уже у меня в кармане лежат.

И все равно говорю:

– Не может быть! Это какая-то ошибка.

– Если бы, – ноют эти придурки. – Сейчас надо кому-то в полицейский морг ехать – труп опознавать. Давай ты, Ринатыч. Ведь ты же ее тренировал, который год знаешь – опознаешь, если это она. Ой, что же с нами будет? С федерации погонят, будем судить областные соревнования. И все ведь из-за этой…

Тут к нам подошли полицейские.

– Ну, кто, – говорят, – поедет в морг?

Боссы показали на меня пальцами, да я и без того сам уже к выходу поплелся. Пока в автобусе меня везли, просил, умолял Бога: «Лишь бы не она. Пусть кто угодно, но только не Наденька». К дверям морга подвели, у меня ноги дрогнули, и я в последний раз взмолился: «Убей меня, Господи, прямо сейчас на месте. Но только, чтобы она была сейчас где-то живая».

Меня заботливо под руки подхватили и повели по коридорам. Подошли к дверям, распахнули. На столе тело лежит, простынкой прикрытое, и врач рядом. Когда я подошел, врач простыню откинул. Смотрю: девушка. Одежды на ней нет – раздели ее уже немцы. Надя или нет? Чувствую, что она, шагнул, простынку снова на тело набросил. Только лицо открытым осталось. На голове рана, уже промытая, видно, совсем небольшая ранка, но пулевая. Скорее всего, от пистолета.

А врач-садист снова простыню сбрасывает.

– Всего три ранения, – говорит, – одно в ногу, в область голени – легкое, кость не задета. Потом пулевое ранение в спину. Оно как раз и стало причиной смерти – пуля попала в сердце, а третья рана на голове. Первые две вызваны попаданием пули калибра 5,45. Скорее всего, из автомата Калашникова, а в голову стреляли из пистолета калибра девять миллиметров.

Вот такой у них специалист, сразу все определил.

– Вы узнаете эту женщину? – спрашивает меня полицейский начальник.

Я головой киваю, пытаюсь простыней Надю прикрыть.

– Узнаете?

– Я, – отвечаю. – Дас ист унзере шилауферин.

Почему я сказал «лыжница»? Но они поняли правильно.

– Назовите ее имя и фамилию.

Я назвал.

Потом меня привезли в полицейский участок, чтобы записать мои показания. А за соседним столом допрашивают двух мужчин. Допрашивают через переводчика, потому что они тоже русские и служили в охране того нашего славного спонсора…

Старик посмотрел на окно, но ничего не увидел, кроме задернутой шторы.

– Налей-ка, Лешенька, еще по одной!

Некоторое время сидели молча. Тихо было во всем доме. Не работал даже компьютер в кабинете. Только капал с крыши растаявший снег, и некоторые капли изредка стучали о жестяной подоконник.

– Сижу я и слушаю показания этих двух, – продолжил свой рассказ тренер. – Сначала даже не понял, о чем они говорят и почему их доставили сюда, когда у нас такое горе. Хотел даже попросить у полицейского разрешения позвонить нашему спонсору – ведь он почти что местный, живет в Оберхофе, всех, наверное, знает и сможет помочь. Но потом слышу, что те говорят, и не верю, потому что такого не могло быть никогда.