И Вера тоже засмеялась — с облегчением, удивлением и еще — смутным ожиданием финиша. Не конца, а именно финиша, причем — обязательно победного. У нее раньше на дистанции часто возникало чувство — ожидание победного финиша. Не сказать, что это чувство ее подстегивало, или сил прибавляло, или заставляло жилы рвать ради победы. Нет, ничего такого не было. Просто ожидание победного финиша было признаком того, что она все делает правильно. Вот так примерно.

Сашку все-таки удалось перекантовать на кровать почти без применения силы, и он опять развалился в позе бездельника на пляже, запихнув за спину подушки и закинув раненую ногу на здоровую. Витька тут же уселся на краешке кровати, предварительно отряхнув ладонями штаны на заднице, — наверное, вспомнив, как вытирал скамейку на улице. На раненую ногу отца Витька поглядывал исподтишка, старательно скрывая тревогу. Вера села в кресло у изголовья постели и невольно стала тоже поглядывать на Сашкину ногу. Нога как нога, ничего там особо опасного не было, наверное. Просто уж очень много марлевых заплаток налеплено от стопы до самого колена, да еще все это густо перечеркнуто вдоль и поперек полосками пластыря — вот и производит такое сильное впечатление. Не на нее, а на ребенка.

— Саш, как у тебя нога? — Вера незаметно показала ему глазами на Витьку и сделала озабоченное лицо: успокаивай, мол, ребенок волнуется.

— Чешется как сумасшедшая, — весело пожаловался Сашка. — Видишь, как обклеили? Это чтобы я ее не расчесал.

— Это значит — уже заживает, — тут же успокоился Витька. — Пап, помнишь, как ты мне руку заклеил? Когда меня комар укусил, а я до крови расчесал… Так заклеил, как будто я на войне раненый! А я потом все равно вечером отлепил и еще немножко почесал… А ты сказал, что у меня силы воли нет.

— Ой, Вить, кажется, у меня тоже силы воли нет, — жалобно признался Сашка и нетерпеливо поскреб пальцами воздух над марлевыми нашлепками на ноге.

Они опять засмеялись, и Вера засмеялась, и стала слушать их не очень понятные ей разговоры о какой-то каше и какой-то книжке, об ошейнике от блох для Пушки, о бабушке, которую Николаич привезет послезавтра, и о том, что уж лучше с бабушкой, чем с дядей Костей… Она слушала всю эту чепуху с интересом, даже с жадностью, спрашивала, если что-то было не понятно, и они на два голоса наперебой объясняли ей, при этом чаще всего говорили диаметрально противоположное, а когда замечали это — опять смеялись. Они оба очень охотно смеялись, почти одинаково щуря глаза и сверкая всеми, сколько их там есть, зубами. А потом как-то получилось, что Витька стал спрашивать ее, где она научилась так плавать и так прыгать в воду, а она рассказала про Тихий Омут и своего тренера-физрука, который мечтал сделать из нее олимпийскую чемпионку, но она в чемпионки не захотела, и Витька с Сашкой оба это ее решение одобрили — ну их, эти рекорды, если стероиды жрать надо… А потом они говорили о мединституте, в котором она когда-то училась-училась, да не доучилась, и об университете, в котором преподает психологию, и об экономическом, где учился Сашка…

— А ты разве не художник? — удивилась Вера. — Ты так меня нарисовал… Я думала, что ты художник.

— Да ну, еще чего! Это дядя Костя художник, — пренебрежительно сказал Витька. И с откровенной гордостью объявил: — А папа — бухгалтер!

И это тоже было смешно: Сашка — бухгалтер! Господин Сотников — художник! Ой, нет, вот уж, правда — нарочно не придумаешь! Причем то, что господин Сотников — художник, было гораздо смешнее Сашки-бухгалтера… Художник, а Веру с полутора шагов не узнал!

А потом дело логично дошло и до отрепетированного спектакля, и Витька довольно гуманно трактовал образ дяди Кости, но Сашка все равно грозился выпороть его за неуважение к родному дядьке, а Витька скакал в метре от кровати и ехидно пищал: «А допрыгнешь?»

Потом в палату заглянула медсестричка и сказала, что за мальчиком приехали. Витька тут же погрустнел и заявил, что полчаса еще не прошло.

— А то ты Николаича не знаешь, — возразил Сашка и тоже погрустнел. — Ладно, завтра увидимся… Нам бы ночь продержаться и день простоять, да?

— Мне тоже пора, наверное, — спохватилась Вера и стала напяливать свою маскировку. — Пойдем, Вить, я тебя провожу заодно.

— Еще чего! — возмутился Сашка и ухватил ее за руку своим ловким щупальцем. — А психотерапевтический сеанс?

— Еще чего! — возмутился Витька. — Проводишь — и возвращайся к папе. Он на тебя радуется, а ему сейчас полезно радоваться, от этого все быстрей заживает… А Пушку в больницу нельзя.

— Так я, значит, здесь кошку заменяю? — возмутилась Вера, с неожиданным для себя удовольствием заметив, что Витька вдруг перешел на «ты».

Сашка с Витькой быстро переглянулись, хитро разухмылялись и в один голос сказали:

— Конечно.

Нет, если приглядеться, как следует, они все-таки очень похожи. Просто одно лицо. То есть не лицо, конечно, лица-то у них совсем разные… Просто одна личность — вот как правильно будет. Наверняка Сашка в детстве был точно таким же, как его сын. То есть не его сын… Ай, какая все это ерунда…

Витька шел по коридору рядом с ней и грустно говорил, что дядя Костя, если честно, вообще-то ничего, только все время работать заставляет.

— Как работать заставляет? — не поняла Вера.

— Ну, рисовать… он говорит: талант развивать надо. Каждый день! Надоело.

Витька забежал вперед и открыл перед ней дверь. Совершенно машинально, без всякого позерства, естественно и привычно, точно так же, как дышал, не задумываясь о процессе дыхания. Ни с того ни с сего Вера подумала, что он ведь, чего доброго, тоже может с моста в воду сигануть. Спасать кого-нибудь.

— Вить, ты плавать-то умеешь? — спросила она с тревогой, будто он вот прямо сейчас и побежит кого-нибудь спасать.

— Немножко, — со вздохом признался тот. — Мы с папой уже договорились в бассейн записаться. Как у него нога заживет — так сразу и запишемся. Вместе будем ходить.

Они вышли на крыльцо. Витька опять забежал вперед, шагнул со ступеньки и подал Вере руку — помогал… Надо будет его как следует плавать научить, вот что.

Вера споткнулась об эту мысль, как о корень старой липы на бегу. Даже дыхание сбилось, и сердце трепыхнулось от мгновенного испуга.

— Ты к папе вернешься? — тревожно спросил Витька.

— Конечно, — успокаивающе сказала она.

Они помахали друг другу руками, одновременно сказали: «Пока», — Вера подождала, когда бродячий джип скроется за углом, увозя Витьку, Сашкиного сына, к дяде Косте, Сашкиному брату, и осталась стоять на крыльце в тяжелых раздумьях. Раздумья были тяжелые, как кирпичи. Целая груда кирпичей, и она стоит в этой груде, боясь пошевелиться, чтобы кирпичи не обрушились, не придавили ее совсем, а шевелиться надо, надо сложить из этой бесформенной груды что-нибудь логичное, стеночку какую-нибудь ровную, и посмотреть на нее со стороны, и понять, что это такое, и — повернуться и уйти… Убежать. Удрать…