– Много раз… я просила тебя… – София сделала паузу, прикрыв глаза рукой, едва сдерживая гнев, который так рвался наружу, – не встревать, когда я разговариваю с посторонними. Никому не интересны твои маразматические воспоминания. Поймешь ты это когда-нибудь? Я всегда требовала от своих сыновей и от себя серьезного отношения к делу… Только так мы сможем поддерживать благосостояние семьи… Дело, которому мои родители посвятили всю свою жизнь, которое начал мой дед, полуграмотный южанин, человек, сделавший себя сам.

Раздражение Софии очень скоро сменилось вежливой сдержанностью. Какое-то время она прикидывалась, что интересуется разговором, который вели остальные.

Улаф же, напротив, всем своим видом и хорошим аппетитом показывал, что ни к чему отказываться от обеда, даже если общение за столом не складывается.

Дайнека чувствовала, что расслабляться рано, и не ошиблась.

– Вы рассчитываете навсегда остаться в Италии? – спросила ее София.

Не выдержав, Стевен крикнул:

– Ну хватит, мама! Это уж слишком.

София бросила на сына непонимающий взгляд.

– В чем дело, Стевен? Разве я сказала что-то ужасное? Просто спросила девушку о ее планах.

– Ты все хорошо понимаешь!

Голоса становились все громче. Вжимаясь в кресло, Дайнека в ужасе смотрела на Ивано. Не обращая внимания на метившую в его рот ложку, он со страхом переводил глаза с брата на мать и снова на брата. Как будто пытаясь заглушить перепалку, он тихо завыл. Постепенно этот вой превратился в рев, который совсем перекрыл раздраженные возгласы.

Улаф вскочил из-за стола и подбежал к сыну. Когда Ивано замолчал, сиделка увезла его из комнаты.

– Пойдем. – Стевен взял Дайнеку за руку и заставил ее подняться с места.

– А как же…

– Пойдем, – повторил он.

Она послушно вышла, кивнув на прощание Улафу.

– Вы ненавидите меня… вы все ненавидите меня. За что?! – Из столовой доносился плачущий голос Софии.

Дайнека оглянулась. Сквозь стеклянную дверь увидела, как Улаф обнял жену и крепко прижал к себе.

Дайнека не отрываясь смотрела в ночное небо. Искрящийся космос был так близко, что огромное арочное окно в комнате Стевена казалось вратами во Вселенную.

Стевен заговорил первым:

– Никогда не смогу понять отца. Что это? Лень, привычка или трусость…

Дайнека не отвечала, она понимала, что и у нее нет ответов на эти вопросы.

– Не зная нашей семьи, – продолжал Стевен, – можно подумать, что брак – это союз двух людей, каждый из которых имеет право на уважение и любовь.

Дайнека пыталась подыскать нужные слова:

– Ты не можешь знать всей правды об их отношениях.

Она вспомнила сцену, которую, обернувшись, увидела в столовой, и задумчиво улыбнулась. Потом спросила:

– Скажи, чей портрет висит в коридоре у кабинета твоей матери? По-моему, этот человек чем-то похож на тебя.

– Правда? А я-то думаю, кого он мне напоминает! – рассмеялся Стевен. – Это мой прадед Николо. Занятный был старикан.

– Ты что-нибудь о нем знаешь? – спросила она.

– Знаю ли я о нем? – усмехнулся Стевен. – Попробовал бы не знать. В нашей семье эта история почитается пуще Священного Писания.

– Расскажи…

– Тебе интересно?

– Да.

– Начало ты уже слышала: полуграмотный южанин, сделавший сам себя. Сирота без роду без племени к сорока годам стал богатейшим человеком в округе. История его обогащения отнюдь не похожа на рождественскую сказку. Но об этом в нашей семье предпочитают молчать.

– Речь идет о чем-то незаконном?

– И да, и нет. В старости Николо Береньоли стал уважаемым членом общества: промышленник, меценат, общественный деятель. Однако в начале его карьеры есть немало белых пятен.

– Например?

Стевен нехотя продолжил рассказ:

– Когда ему исполнилось двадцать и он был беден, как церковная мышь, Николо связался с плохими людьми. Официально компания, в которой ему пришлось работать, занималась экспортом антикварной мебели в Америку.

– Где же тут криминал? – спросила Дайнека.

– Криминала нет. – Стевен улыбнулся и добавил: – На первый взгляд. Но я слишком добросовестно искал информацию. И вот что я раскопал: 1921 год, на территории США полностью запрещена торговля спиртными напитками. По странному совпадению именно в это время увеличиваются объемы торговли антикварной мебелью. Из Генуэзского порта один за другим отправляются корабли, груженные антиквариатом.

– Ты намекаешь на то, что твой прадед занимался бутлегерством?

– Совершенно верно. За три года работы он стал главой этой компании. Не вдаваясь в детали, скажу, что мой прадед был знаком с Аль Капоне.

– Ничего себе…

– Возможно, потому, что сухой закон в США отменили в 1933 году, в тридцатых прадед полностью отошел от криминала. Купил небольшой завод, на котором делали велосипеды. Расширил его, модернизировал. Теперь это крупнейшее в Европе производство по выпуску скутеров. Кроме того, он постоянно скупал земли, вкладывал в акции. «Фиат»… много чего еще…

– Ты прав. Старик – хоть куда.

Впереди был целый вечер. Камерьере подкатил к дивану столик с вином и десертом.

– Наверное, мне нужно тебя развлекать, – сказал Стевен, улыбаясь. – Из меня теперь плохой кавалер.

Проходя мимо письменного стола, он прихватил несколько альбомов с фотографиями. Дайнека пересела на край дивана, освобождая место. Стевен тяжело опустился рядом с ней и, подтянув столик ближе, разлил по рюмкам лимонный ликер. Дайнека выпила все, что было в рюмке, потом откусила кусочек сыра.

– Можешь налить еще? – спросила она.

– Конечно. – Он взял бутылку. – Нравится?

– Очень. – Дайнека с аппетитом уплетала сыр.

Напряжение спало.

– Сейчас я покажу фотографии, которые сделал прошлым летом на озере Гарда. – Перебирая альбомы, Стевен задержал взгляд на одном из них. – Или нет. Лучше вот это. Кран-Монтана, декабрь.

Он достал пачку фотографий и быстро пересмотрел их.

– Швейцария… Вот, это во время поездки в Базель.

Он протянул одну фотографию Дайнеке. На ней Стевен обнимал за плечи невысокую девушку. Позади них на площади возвышался старинный собор.

– Кто это?

– Моник, моя подруга. Бывшая… Француженка, живет в Ницце.

– Вы больше не вместе?

– Это была наша последняя встреча.