Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что случилось? — спрашивает она.
— Ничего, — отвечаю, поскольку у меня нет желания еще раз проживать этот дурацкий день.
— Но я же вижу, — говорит.
— У меня был неудачный день, и я не хочу об этом говорить.
— Может, ляжешь спать?
Что-то съедаю, времени — половина десятого, принимаю ванну и читаю «Политику», тоже мало веселого; заваливаюсь в кровать.
Она приходит в одиннадцать, ложится рядом и начинает меня ласкать. А когда меня долго ласкают, желание спать пропадает. Слово даю — она никогда меня так долго не ласкала. Поворачиваюсь, обнимаю ее. Приятно так полежать, хорошо, что этот дурацкий день так замечательно завершается… Почти заснув, слышу:
— Мы ведь не будем заниматься любовью, только пообнимаемся.
Ну и сна как не бывало.
Это значит, что она хочет заниматься любовью или, наоборот, не хочет? У меня нет сил, признаюсь честно, что ужасно устал.
— Хорошо, любимая, — говорю, — я устал.
— Очень? — И она дотрагивается до моего уха, а я чувствую, что не так уж я и устал.
— Давай спать, — говорю я примирительно.
Потому что если она не хочет заниматься любовью — хорошо, но если она еще немного меня так потеребит, то холодного душа перед сном словно и не было.
— Можно мне к тебе прижаться?
Конечно, мне нравится, когда она прижимается.
Отворачиваюсь, она придвигается к моей спине, кладет свое голое бедро на мое, обнимает меня снизу, ее ладонь где-то рядом с моим зверем. Но я лежу, хочу спать.
— Ты не поцеловал меня на ночь. Спокойной ночи, зайчик мой.
Снова поворачиваюсь и целую ее, губы влажные, пахнут мятой, рубашка тоненькая, груди чувствую, словно обнаженные; ох, вот уже и зверь загорелся, хочу перевернуться на живот, но она меня удерживает. Тогда я притягиваю ее к себе, а она говорит:
— Мы же хотели всего лишь пообниматься… И вообще у меня месячные.
Я мучаюсь, а она засыпает. Стараюсь успокоить зверя, чтобы тоже заснуть. Может, лет в семьдесят у меня это будет лучше получаться? Попытка утихомирить зверя завершается полным фиаско.
Ну, а у нас с Ханной… У нас все в порядке, но я чувствую себя так, словно меня, мягко говоря, слегка надули.
Ну да, я любил женщин, особенно Ханну, но все изменилось. Как можно жить с кем-то, кто совершенно безрассуден? Кто усложняет все настолько, что попытка получения шестилетним ребенком из нулевки Нобелевской премии по физике даже после реформы школьного образования кажется сущей безделицей.
Идем к ее подруге на день рождения. Я от этого не в восторге, но, ради Бога, время от времени могу пойти на компромисс. Ханна закрылась с подружками на кухне, мужчин не пускают, кроме одного — бородатого жениха хозяйки.
Вижу, этот жених обнимает Ханну, тащит ее в комнату, шепчет ей что-то на ухо. Подхожу и вежливо спрашиваю:
— Ханночка, дорогая, тебе хорошо?
— Хорошо, — говорит он.
— Я не вас спрашиваю, — учтиво говорю я. — Если бы я хотел с кем-нибудь поговорить, то обязательно бы это сделал.
Ханна, покраснев, делает мне знаки, думает, что я не знаю, о чем речь. Бородатый, рассмеявшись и не убирая руки с плеча Ханны, интересуется:
— Что это жених такой ревнивый?
— Уберите руку. Ханна, можно тебя на минутку? — прошу я, не обращая внимания на то, что она залита румянцем. Надеюсь, она довольна, поскольку сбрасывает его руку, берет мою и заталкивает меня в ванную комнату.
— Какой стыд, как ты себя ведешь! Как ты можешь делать такую гадость Бартеку! Знаешь же, что мы друзья. Я не твоя собственность, у тебя нет ко мне уважения. Что это ты напридумывал? Зачем меня компрометируешь перед друзьями, за кого ты меня держишь? — И так далее, и тому подобное.
Одни крики и вопросы.
Не знаю, на какой вопрос отвечать, и вообще нужно ли что-то говорить? Молчу в недоумении и делаю вывод: РЕВНОСТЬ НЕ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ.
Два дня прошли спокойно, без скандалов. Я решил сменить кран над раковиной. Ханна хотела со змейкой, потому что ей не так льется, высоко или низко, — хорошо, купил, снял старый, поменяю. Чего не сделаешь ради покоя любимой. Дальше по порядку.
В субботу собирался за это взяться, но мы пошли в кино. Воскресенье тоже не слишком удачный день для смены крана, в понедельник прихожу — Ханна уже дома, обед на столе, а она не разговаривает.
— Что-то случилось? — чутко спрашиваю я.
— Нет, с чего бы? — отвечает.
Ну, если все в порядке, а она просто не хочет разговаривать, ее дело. Человеку и помолчать иногда хочется.
— Вкусно, — расхваливаю я пироги. Пироги она отлично печет.
Не отходит.
— Какие у тебя планы на сегодня? — спрашивает. А голос у нее спокойный, как шепот океана после катастрофы танкера и разлития десяти миллионов тонн нефти.
— Мне надо с бумагами поработать, — говорю я. — Завтра заседание правления.
— Угу, — бурчит она, встает, убирает тарелки.
Ох, что-то не в порядке. Может, предменструальный синдром? Но если я спрошу, будет скандал. Не спрашиваю. Решаю выяснить и решить вопрос, может, у нее были какие-то планы.
— Ханночка, а что ты хотела? — спрашиваю я примирительно, ведь во время обеда разговор не клеился.
— Я? — поднимает на меня свои прелестные глазки и ледяным тоном продолжает: — Я от тебя могла чего-то хотеть?
Все в порядке, ничего не хочу, поработаю с бумагами. Слышу, в ванной что-то разбилось. Не могу сосредоточиться. Вхожу в ванную комнату, смотрю — там посуда, а Ханна так орудует, что ванна вот-вот треснет.
— Ханночка, я же вижу: что-то не так!
— Откуда? — спрашивает она. — Откуда такое предположение? Все так. Если у тебя завтра заседание правления, иди работай, пожалуйста, а я помою посуду! Ты мне мешаешь.
Ухожу, сажусь с бумагами. Да, ничего не скажешь, хороший вечер светит. Через два часа нахожу эту чертову ошибку, вздыхаю с облегчением — хотя бы с бумагами разобрался. Запятая не на месте была, ничего удивительного, что десяти тысяч не досчитались. Ханна смотрит телевизор. Завариваю себе чай, кричу из кухни:
— Будешь чай?
— Спасибо, — отвечает сухо.
Что делать! Видно, у нее такой день, ей не до меня. Вынимаю посуду из ванны, наполняю ее водой. Входит ощетинившаяся:
— Тебе кастрюли не мешают?
— Нет, — спокойно говорю я.
Я их на стиральную машину поставил. Ханна же не слепая.
— Видимо, нам с тобой уже и поговорить не о чем. — И она выходит.
Вот черт, ничего хорошего. Никакого удовольствия от ванны. Ну, в чем дело? В сексе? Снова секс? Может, кто-то звонил? Может, ей что-то сказали? Что? Веду себя как ягненок. Никаких женщин, никакого вранья, ничего, что могло бы скомпрометировать мою чистую совесть.