Перихан опустила голову и заглянула в шкатулку, которую открыла, пока говорила. Рефик отвернулся и, откинувшись в кресле, стал смотреть в окно на дождь и дрожащие на ветру деревья. Его охватило какое-то неопределенное беспокойство. Думать ни о чем не хотелось, в особенности о себе самом.

Некоторое время сидели молча, вместе смотрели в окно. Дождь, начавший было стихать, полил с новой силой.

— Давай сходим вечером в кино, — предложил Рефик.

— Давай, — тихо сказала Перихан, и снова наступило молчание.

— Куда пойдем? — наконец спросил Рефик.

Перихан не ответила, только пожала плечами.

«Наверное, она не очень хочет идти», — подумал Рефик. Потом спросил:

— Газеты внизу? В Ипеке сегодня было какое-то происшествие…

Перихан неопределенно покачала головой.

— Ладно, я пойду поищу газеты, — сказал Рефик, но не двинулся с места. Он чувствовал себя ленивым и сонным, шевелиться не хотелось. «Пойдем в кино — хорошо, не пойдем — еще лучше…» — равнодушно думал он. Рассказ Перихан его тоже не очень заинтересовал, но в нем не было ничего путающего, в отличие от мыслей о себе самом. В этом доме легко можно было найти спасение от мелких неприятностей жизни. Если и станет вдруг грустно, если начнут одолевать печальные мысли о себе, о Перихан, о семейной жизни и о жизни вообще — можно пойти переброситься парой шуток с мамой, затеять игру с племянниками, или, в крайнем случае, пойти в гостиную и присоединиться к общей беседе.

Спустившись вниз за газетами, Рефик обнаружил в гостиной Джевдет-бея и Османа, которые о чем-то разговаривали. Рефик стал прислушиваться к их разговору и вскоре понял, что от тоски не осталось и следа.

Открыв дверь и увидев перед собой Назлы, тетя Джемиле испустила невнятный радостный вопль. Она так встречала племянницу из университета каждый вечер, к чему Назлы успела привыкнуть. Потом посыпался град слов и восклицаний, которые уже можно было разобрать.

— Вернулась! Вернулась, девочка моя! Я так боялась, что ты замерзнешь…

— Нет, я не замерзла, — сказала Назлы, снимая пальто. Открыла шкаф, чтобы достать тапочки.

— Утром я решила сходить на Таксим — дай, думаю, куплю капусты. И так замерзла! Уже и снег выпал!

— Да не так уж холодно, тетушка, — сказала Назлы и подумала: «Я прямо как мужчина — утешаю ее, успокаиваю…»

— А ведь ты утром чуть было не надела тот тонкий плащ!

Назлы промолчала. Переодеваясь, она вспоминала сегодняшний день в университете. Филологический факультет находился в Везнеджилере,[59]в бывшем особняке Зейнеп-ханым, жены одного из садразамов времен империи. Два занятия прошли впустую — на одном просто разговаривали, на другом делали перевод. Выйдя на улицу, она прошлась до бассейна в Бейазыте вместе с юношами-однокурсниками, которым очень нравилось по-братски ее опекать. Простившись с ними, села в трамвай и поехала домой.

Умывшись и одевшись, Назлы прошла в гостиную. Вслед за ней туда пришла и тетя Джемиле. За чаем она рассказывала, что произошло за день. Кошка забралась в обувной шкаф, никто этого не заметил, и бедное животное несколько часов провело в заточении. В одной газете писали про Мухтар-бея. От Омера пришло новое письмо. Сообщая последнюю новость, тетя особенно оживилась.

Назлы взяла газету.

«Новости культурной жизни Манисы… Окрестности народного дома в Манисе — подлинный очаг культуры. Рядом со зданием кинотеатра, в котором в прошлом году давали представления театральные труппы, а весной устраивались званые вечера и разного рода собрания, теперь открылась библиотека. На открытии присутствовал депутат меджлиса от Манисы Мухтар Лачин».

— Прочитала? — спросила тетя.

— Прочитала.

— Ну вот, видишь! — Тетя покачала головой, словно была чем-то очень удивлена, — должно быть, хотела немного поговорить об этой статье. Возможно, она надеялась, что после этого удастся обсудить и письмо Омера.

— Когда придет «Манисская почта», мы и фотографии папины увидим, — сказала Назлы.

— Эта площадь стала такая красивая! Как жаль, что я столько лет уже не могу выбраться в Манису!

— Если хотите, тетушка, как-нибудь съездим туда вместе, — предложила Назлы и спросила, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно: — А где письмо?

— Я его в положила в твою комнату. Подожди, сейчас принесу.

— Я сама схожу, — сказала Назлы, но осталась сидеть. Ей не хотелось, чтобы тетя смотрела на нее, пока она читает письмо. Поэтому она продолжала пить чай и просматривать газеты.

Тетя Джемиле снова начала рассказывать про кошачьи проделки, но как-то невесело. Оживление покинуло гостиную — словно была допущена какая-то бестактность и кому-то нужно было извиниться, чтобы все стало как раньше, Назлы было понятно, что тетя тоже думает о письме.

Начиная с апреля, то есть уже семь месяцев, Омер регулярно писал Назлы письма. В конце лета он пообещал, что осенью приедет в Стамбул, но в одном из следующих писем сообщил, что времени на это у него не будет, потому что работы в туннеле, требующие его постоянного присутствия, затянутся на всю зиму. В первых посланиях он в основном рассказывал о своей жизни на новом месте, о том, что успел там увидеть, о работе и о людях — остроумно, насмешливо. В одном из писем, посланных в середине лета в Анкару, он говорил о том, что в жизни нужно быть «завоевателем». Писал он и о работавшем на соседнем участке инженере-немце, к которому иногда ходил в гости. Написал отдельное письмо тете Джемиле, поскольку она помогала ему с продажей лавок и земельных участков, о которых он говорил, уезжая из Стамбула. С помощью тети Джемиле и жившего в Бакыркёе дяди Омер превратил всю свою недвижимость в наличные. Тетя не скрывала своего удивления и ужаса по этому поводу.

Допив чай, Назлы ушла в свою комнату. Взяла со стола письмо и присела на краешек кровати. Конверт был легче, чем обычно. Должно быть, в нем лежал совсем маленький листок бумаги. Назлы почему-то стало тревожно, и она вздрогнула.

В последних письмах Омер больше рассказывал о себе — возможно, потому, что вынужден был долгие зимние месяцы работать в туннеле, жить в одной и той же обстановке, в окружении одних и тех же людей. Однако то, как он писал о себе, заставляло Назлы беспокоиться. Омер жаловался на одиночество, говорил, что общения с немцем ему недостаточно. Ему, похоже, хотелось излить душу, но он, словно зная, что тогда наружу выйдет нечто отталкивающее или пугающее, все медлил и собирался с духом. Назлы это пугало, и поэтому в последнее время она старалась писать ему в ответ очень осторожно и взвешенно. Посоветовала не начинать пить — отправляя это письмо, она была очень довольна собой, хотя и чувствовала в то же время некоторое смущение. Она достаточно знала о жизни — пусть главным образом из книг, — чтобы предположить, что попавший из Европы в провинциальную глушь одинокий инженер может попытаться найти утешение на дне бутылки.