— Она сообщает, что ее дочь едет учиться в Барселону, и спрашивает, может ли девушка пожить у нас некоторое время. Ее зовут Софией.

— Впервые о ней слышу, — сказал я.

— Я тоже.

Мысль о том, что отец поселит в своей квартире незнакомую барышню, показалась мне невероятной.

— И что ты ответишь?

Отец меланхолично пожал плечами:

— Не знаю, но что-то ответить надо.

Почти целую минуту мы молчали, переглядываясь и не осмеливаясь коснуться темы, которая действительно нас занимала в отличие от визита итальянской племянницы.

— Догадываюсь, что ты провел время с Фермином, — промолвил после паузы отец.

Я кивнул:

— Мы ходили ужинать в «Кан льюис». Фермин готов был слопать даже салфетки. В ресторане я встретил профессора Альбукерке, который там тоже ужинал. Я ему сказал, что пора бы ему заглянуть к нам.

Я говорил ерунду, и звук собственного голоса отдавался в моих ушах обвиняющим эхом. Отец пристально наблюдал за мной.

— Фермин признался тебе, что с ним?

— Думаю, дело в расстроенных нервах. Из-за свадьбы и кучи хлопот, которые ему нужны как прошлогодний снег.

— Правда?

Искусный лжец знает, что самая убедительная ложь — это правда, из которой изъяты ключевые моменты.

— Ладно, он рассказывал мне истории из своего прошлого, о том, как сидел в тюрьме и все такое.

— Тогда, полагаю, он наверняка упоминал адвоката Брианса. Что Фермин тебе о нем рассказал?

Я не знал, что в точности знал или подозревал отец, и потому решил проявить осторожность.

— Фермин признался, что находился в заключении в крепости Монтжуик и ему удалось бежать с помощью человека по имени Давид Мартин, с которым ты, кажется, был знаком.

Отец долго не говорил ни слова.

— Никто не осмеливался сказать мне это в лицо, но знаю, что некоторые люди верили тогда и верят до сих пор, что твоя мать любила Мартина, — произнес он с бесконечно грустной улыбкой. Я понял, что он и сам в это верил.

Отец имел привычку утрированно улыбаться, когда хотелось завыть.

— Твоя мать была хорошей женщиной и верной женой. Мне не хотелось бы, чтобы ты подумал о ней превратно из-за того, что мог тебе рассказать Фермин. Он ее не знал, а я знал.

— Фермин не делал подобных намеков, — солгал я. — Он сказал лишь, что маму и Мартина связывала дружба и она пыталась вызволить его из тюрьмы, наняв адвоката Брианса.

— Полагаю, он также упоминал еще об одном человеке, о Вальсе…

Я замялся, не решаясь подтвердить догадку отца. Он заметил замешательство в моих глазах и покачал головой.

— Твоя мать скончалась от холеры, Даниель. Не понимаю зачем, но Брианс попытался обвинить того человека, чиновника, одержимого манией величия, в преступлении, не имея для этого ни оснований, ни малейших доказательств.

Я ничего не сказал.

— Выброси крамольные мысли из головы. Я хочу, чтобы ты мне пообещал, что перестанешь об этом думать.

Я по-прежнему молчал, задаваясь вопросом, правда ли отец столь наивен, как кажется, или боль потери ослепила его и побудила искать спасение в малодушии выживших. Я вспомнил пылкую речь Фермина и сказал себе, что никто, и я в том числе, не вправе осуждать его.

— Обещай, что не наделаешь глупостей и не начнешь искать того человека, — не отступал отец.

Я обреченно кивнул. Он схватил меня за руку:

— Поклянись. Памятью матери.

Мое лицо свела болезненная судорога, и, сам того не ожидая, я стиснул зубы с такой силой, что чуть не раскрошил их. Я отвернулся, но отец не отпускал меня. Я посмотрел ему в глаза, все еще надеясь, что смогу солгать ему.

— Клянусь памятью мамы, что, пока ты жив, я ничего не стану предпринимать.

— Я не этого хотел.

— Другого обещания я не могу дать.

Отец взялся за голову и глубоко вздохнул:

— В ночь, когда твоя мать умерла наверху, у нас дома…

— Я помню превосходно.

— Тебе исполнилось пять лет.

— Четыре года и шесть месяцев.

— В ту ночь Исабелла просила меня никогда не рассказывать тебе о прошлом, о том, что случилось. Она считала, что так будет лучше.

Я впервые слышал, как отец назвал маму крестным именем.

— Я все знаю, папа.

Он снова заглянул мне в глаза.

— Прости, — пробормотал он.

Я выдержал взгляд отца, который иногда словно старел на глазах, увидев меня, когда оживала его память. Я бросился к нему и молча обнял. Он горячо прижал меня к своей груди и разрыдался. И как только он заплакал, боль и гнев, много лет таившиеся в его душе, хлынули потоком, словно кровь из раны. А ко мне вдруг пришло понимание, на грани догадки или невнятного озарения, что медленно, но необратимо мой отец умирал.

Барселона, 1957 год

Забрезживший рассвет застал меня на пороге спальни малыша Хулиана, спавшего на сей раз крепко и сладко, с улыбкой на губах. Прошелестели, приближаясь, шаги Беа по коридору, и моей спины коснулись ее ладони.

— И давно ты тут стоишь? — спросила она.

— Не очень.

— И что делаешь?

— Смотрю на него.

Беа подошла к кроватке Хулиана и наклонилась, чтобы поцеловать сына в лоб.

— Когда ты вчера вернулся?

Я не ответил.

— Как Фермин?

— Скрипит помаленьку.

— А ты?

Я через силу улыбнулся ей.

— Ты не хочешь мне ничего рассказать? — не унималась она.

— В другой раз.

— Я думала, между нами нет секретов, — сказала Беа.

— И я тоже.

Она удивленно на меня посмотрела:

— Что ты имеешь в виду, Даниель?

— Ничего. Я ничего не имею в виду. Я ужасно устал. Может, ляжем?

Беа взяла меня за руку и повела в спальню. Мы легли на кровать, и я обнял ее.

— Сегодня ночью мне снилась твоя мать, — призналась Беа. — Исабелла.

Дождь начал потихоньку скрестись в окно.

— Я выглядела совсем маленькой девочкой, и она держала меня за руку. Мы находились в большущем и очень старом доме, с огромными гостиными, концертным роялем и галереей, выходившей в сад с прудом. Около пруда я заметила малыша, такого, как Хулиан. Но каким-то образом, — не спрашивай как, — я поняла, что на самом деле это был ты. Исабелла присела около меня и спросила, вижу ли я тебя. Ты пускал по воде бумажный кораблик. Я ответила, что вижу. Тогда она попросила меня позаботиться о тебе. И заботиться всегда, потому что она должна уехать далеко-далеко.