Но были в крепости места заключения и более ужасные, находившиеся на шесть метров ниже уровня двора: в эти подземелья прятали тех, от кого хотели поскорее отделаться, а также непокорных и буйных арестантов, нарушавших суровую тюремную дисциплину. О том, что происходит в сырых мрачных казематах, знали все.

Бастилии пришлось пережить много перемен. Каждый король, вступая на престол, считал своим долгом ввести новшества для этого необходимого в государстве здания. Людовик XI, параноидально боявшийся своих вассалов и бросавший их в казематы при первом подозрении на измену, приказал соорудить в Бастилии железные клетки и комнату ублиеток. Ублиетками назывались камеры и глубокие колодцы. Именно там томились приговоренные к смерти. Комната ублиеток была устроена в одной из башен, которая по иронии называлась башней Свободы.

В Бастилию никогда не заключали уголовных преступников, находившихся под следствием или отбывающих наказание по приговорам общих судов: для них существовали другие тюрьмы. «Высокой чести» попасть в Бастилию удостаивались только люди, приказы о заключении которых писал король. Их называли lettre de cachet. По неизвестной причине они составлялись без указания срока: человек мог просидеть в крепости от нескольких дней до нескольких десятков лет. Если у заключенного не было влиятельных покровителей или они отказывались хлопотать за него, бедняга рисковал провести в Бастилии большую часть своей жизни. Иногда о несчастных просто забывали, обрекая их на вечное заключение.

Жанна знала и о том, что иногда в тюрьму попадали книги. Для них писался такой же королевский указ, как и для остальных заключенных. В общем, история этой крепости представляла собой историю человеческих страданий, сломанных судеб, многочисленных ужасов и вопиющих злодейств. Не зря опасливые парижане придумали присказку: «О Бастилии безопаснее молчать, чем говорить». И это изречение родилось не случайно. Кто попадал в казематы, назад обычно не возвращался. Если же по чистой случайности заключенному удавалось выйти на свет божий, он категорически отказывался говорить, что пережил в крепости. Бывшие узники словно давали обет молчания.

Именно сюда, в эту страшную тюрьму, стены которой видели и убийства, и пытки, и нечеловеческие страдания, и слезы, привезли графиню де Ла Мотт.

Оказавшись в камере, где не было ничего, кроме лежанки – грязного полосатого матраса-клоповника и такого же одеяла, изгрызенного крысами, женщина пришла в ужас. Когда-то каморка, в которой они так мирно жили с Клотильдой, казалась ей верхом нищеты, но жилище, куда ее поместили сейчас, не шло с ней ни в какое сравнение. Отсюда надо было выбираться, и как можно быстрее. Графиня опустилась на лежанку, брезгливо отодвинув матрас, и задумалась. Самое верное в ее положении – это просить свидания с королевой, но ее величество вряд ли станет говорить с узницей. Лучше написать ей письмо, в котором, уверяя в своей преданности, заявить о невиновности. Графиня постучала в окошко, передала свою просьбу тюремщику, и вскоре он принес ей бумагу, перо и чернила. Дрожавшими пальцами де Ла Мотт начала выводить непослушные буквы:

«Ваше Величество! Не знаю, по чьей воле, но Ваша самая преданная слуга оказалась оклеветанной и теперь томится в заключении. Мне приписывают то, чего я не совершала и совершить не могла – подлог с величайшей драгоценностью, достойной украшать только Вашу лилейную шею. Поверьте, я стала игрушкой чьих-то интриг, думаю, интриг кардинала. В подтверждение моих слов я требую провести обыск в моем доме. Если вы найдете ожерелье, я с радостью приму Ваше решение умереть на гильотине, повторяя Ваше имя. Преданная Вам Жанна де Ла Мотт».

Закончив писать, женщина еще раз перечитала послание, нашла, что оно неплохо написано, и снова постучала в окошко. Тот же тюремщик принял от нее письмо, известив, что скоро ее вызовут на допрос. Графиня была этому рада. Чем скорее все начнется, тем скорее кончится. Она уже обдумала линию поведения и решила неукоснительно ей следовать.

* * *

Хранитель королевской печати господин де Бретель – маленький, сморщенный, с желтым личиком, похожий на старый гриб человечек, – обнажил в улыбке гнилые зубы, обдав Жанну запахом нездорового кишечника.

– Господин де Крон проинформировал вас о причине вашего ареста, – начал он бесстрастно. – Смею вас заверить, в ваших интересах говорить правду. Только в этом случае можно сохранить себе жизнь.

– Неужели? – отозвалась графиня с улыбкой. – Вы хотите сказать, что, если я расскажу правду, Людовик XVI, всегда питавший ко мне неприязнь, окажет мне милость? Извините, но в это мало верится.

– Королевские особы милостивы, – заметил де Бретель тем же равнодушным голосом.

– Но дело в том, что мне совершенно нечего рассказывать. – Жанна с невинным видом опустила глаза, но старик, так же как и король, презиравший подобных особ, не обратил на это никакого внимания.

– Ваше молчание не делает вам чести, – буркнул он, – напротив, оно ведет вас под нож гильотины. Вы умная женщина, госпожа де Ла Мотт, подумайте сами: своим молчанием вы обвиняете знатных особ.

Услышав эти слова, графиня уверилась, что ее тактика верна и нужно продолжать в том же духе. С благодарностью она воздела руки к небу.

– Видит Бог! – воскликнула женщина. – Я невиновна, но я никого и не обвиняю. Мне сказали, что я содействовала свиданию кардинала с какой-то дамой, очень похожей на королеву, и в это легко поверили. Но почему никто не подумал, что, возможно, к кардиналу была подослана женщина, похожая на меня? Разве найти обеих мошенниц и заставить их предстать перед судом не является задачей полиции? Клянусь, я не палач, я такая же жертва, как королева и кардинал. Неужели из-за моего происхождения меня сделают виновной во всех грехах? – Графиня подалась вперед, грудь ее, прикрытая тонким шелком, вздымалась, и де Бретель стыдливо отвел глаза. – Прошу вас, найдите их и восстановите справедливость!

Старик мысленно отметил, что представление с госпожой де Ла Мотт в главной роли было разыграно мастерски. На ее длинных ресницах повисли слезы, лоб изрезали морщины, щеки побелели, губы дрожали от негодования и отчаяния.

– Вы, вы, такой мудрый, верите мне? – вопрошала женщина, заламывая руки.

Тертый калач не верил ни единому слову этой аферистки. Его логическое мышление подсказывало – она лжет, пусть даже очень искусно, и драгоценность если не у нее, то у ее сообщника, который тоже ничего не скажет.

– Я почти поверил вам, сударыня. – Бретель сделал ударение на слове «почти». – Но факты говорят обратное. Нами задержана ваша сообщница Николь Леге, дочь инвалида.

На лице заключенной не отразилось никаких эмоций.

– Мне незнакомо это имя, – ответила она.

– А эта девушка утверждает другое. – Старик скривил тонкие губы. – Благодаря ее показаниям мы все знаем о вашем преступном сговоре с Калиостро.

Жанна пожала плечами.