— Извини, что я нарушил предписанную тобой дистанцию, — не оборачиваясь, говорит Журналист. — Ты сам виноват, распорядился, чтобы мы тоже тащили эту тяжесть.

Кадровик усмехается. Ради того чтобы проучить Змия, он может и потерпеть его близость. Тем более что мучительный подъем уже кончается, впереди виден свет, бьющий из коридора.

Некоторые из провожающих, стоя у окон, еще машут своим близким, которые подымаются по трапу на самолет, но тут через весь зал, на плечах пятерых запыхавшихся мужчин, медленно проплывает тяжелый на вид металлический ящик. И даже издали видно, что это гроб. На мгновенье все застывают, а потом слышится взволнованный шепот: кто это? откуда? куда его несут? А когда по залу проходит — тоже шепотом, — что это одна из наших женщин, погибшая при взрыве в Иерусалиме, многие начинают креститься, кто-то вытирает глаза, а кто и просто опускает голову. Все стоят угрюмо и молча, пока эти пятеро заталкивают свою ношу в стоящий перед зданием маленький минибус. А потом один из них, с большим фотоаппаратам на груди, поворачивается к залу и яркой вспышкой запечатлевает эту неожиданную картину слитной, молчаливой скорби перед лицом чужой смерти.

Минибус тяжело проседает в снегу, и водителю приходится долго газовать, пока он трогается с места. Консульша и ее муж сидят рядом с водителем, гроб возвышается посредине. По одну его сторону — мальчик и его отец-инженер, явно довольный, что избавился наконец от тяжкой необходимости возиться с гробом и похоронами, но всё еще, кажется, ждущий какого-то возмещения или компенсации своих застарелых обид, по другую — Кадровик, стиснутый между бойким Журналистом и Фотографом и раздраженный этим неприятным соседством.

Город уже недалеко, но Консульша все еще выговаривает мужу за то, что он не позволил ей перехватить что-нибудь в аэропортовском кафе. Ее ворчливый шепот веселит Кадровика. Он широким жестом открывает одну из своих картонок и предлагает всем угоститься.

Предложение приходится явно ко времени — все проголодались, Консульша и мальчишка даже просят добавки, и все дружно хвалят вкус и свежесть иерусалимских пирогов. Набросились так дружно и энергично, что Кадровик с запоздалым огорчением видит, что в его картонке, по сути, ничего уже не осталось. А он-то хотел угостить старуху мать в ее деревне! Но как был бы рад Старик, узнай он, что именно в эту минуту незнакомые люди в заснеженной далекой стране с благодарностью наслаждаются его халами и пирогами! Не позвонить ли ему? В Иерусалиме, правда, еще рановато, но по такому случаю… Он включает свой спутниковый мобильник, набирает знакомый номер, но ему и на этот раз отвечает домоправительница. Она, видимо, осведомлена о его специальной миссии и, узнав его по голосу, говорит, что хозяин отправился на утреннюю молитву и скоро вернется.

— На молитву? — Кадровик искренне изумлен. Он уже десять с лишним лет работает со Стариком, но никогда не думал, что в нем есть хоть капля религиозности.

— Не всё видать снаружи, — с народной мудростью разъясняет ему старуха его ошибку. Что передать хозяину? Нет, спасибо, ничего. Кадровик не хочет раскрывать свои дерзновенные планы этой чужой женщине, к тому же по-английски. Он рассказывает ей только, каким успехом пользуются тут халы и пироги их пекарни, просит передать это Старику и обещает позвонить попозже.

При виде спутникового телефона Журналист возбуждается. Видимо, после ночного полета и участия в переноске гроба он уже считает себя полноправным членом предстоящей экспедиции и поэтому теперь без всякого стеснения просит дать и ему поговорить с Иерусалимом. Кадровик знает, как дорого стоит каждая минута разговора через космос. Но прослыть мелочным тоже неприятно, и потому всё то время, пока Змий подколодный весело болтает со своими домашними и знакомыми, он сидит, как каменный, закусив губы и упершись взглядом в обозначившуюся впереди белую каменную стену, окружающую город. Интересно, повлияет ли его великодушие на то, как будет выглядеть эта история позднее, в газете? Если повлияет, то это будет только справедливо. Его миссия почему-то представляется ему сейчас не только разумной, но даже благородной и высоконравственной.

Так они и въезжают в город под трескучую, пересыпанную шутками и сплетнями болтовню распоясавшегося Змия. Водитель, умело маневрируя, паркует минибус во дворе большого жилого дома, где размещается израильское консульство, оно же личная квартира Консульши и ее супруга, и они впятером выгружают гроб, аккуратно пристраивают его в укромном, затененном углу, между чьими-то поленницами и мусорными ящиками, и затем старательно укрывают брезентом от чужого глаза.

Теперь настало время разделиться. Кадровика приглашают подняться наверх вместе с Консульшей, а тем временем ее супруг с водителем продолжат подготовку к перевозке гроба в родную деревню покойной. Супруг Консульши первым долгом хочет отправиться к врачу, чтобы показать ему заключение израильских патологоанатомов и выяснить, может ли труп продержаться всё время перевозки, а водитель намерен поискать машину побольше, повыносливей и с более широкими шинами. Двух газетчиков завезут по пути в близлежащую гостиницу, паренек отправится к отцу, чтобы приготовиться к дальней поездке, и только сам его отец, бывший муж, для которого в этот момент наступает завершение всей истории, должен сейчас окончательно распрощаться со всеми. Но он не торопится, напротив — угрюмо стоит, придерживая сына за плечи, как заложника, словно надеется таким образом выторговать у мира, который только и знает, что разочаровывать, что-нибудь из огромного списка недополученного в жизни. Кадровик чувствует укол жалости. Ему, как никому, понятна боль стоящего перед ним обманутого мужчины, и он растерянно оглядывается — чем бы утешить этого изможденного, недовольного человека, который смотрит на него жадным и одновременно злым взглядом. Разве что этим? — и он протягивает ему вторую коробку Старика. Инженер удивлен. Что это? Чем еще они думают от него откупиться, эти сволочные израильтяне? Он вытаскивает из кармана перочинный нож, торопливо вспарывает обвязку и картон, роется среди блокнотов, записных книжек, тетрадей и папок, просовывает руку до самого дна и под конец, не найдя желаемого, с озлоблением плюет и что-то говорит отрывисто и грубо. Судя по тому, как яростно шикают на него и Консульша, и ее муж, это какое-нибудь грязное ругательство на местном языке.

— Что он сказал? — спрашивает Кадровик. — Чего он хочет?

Он, оказывается, требует компенсации за профессиональное унижение. Они там, в Иерусалиме, унизили его бывшую жену. Она была дипломированным инженером, как и он, а этот — он показывает на Кадровика — понизил ее до простой уборщицы, да еще в ночную смену!

— Я?

— Ну да, вы как начальник отдела кадров.

— И что вы ему ответили?

— Чтобы сказал лучше спасибо, что ей вообще удалось получить работу, что ее не отправили тут же обратно, когда этот ее друг или любовник сбежал из страны. У нее ведь не было никакого права на проживание.

Кадровик недовольно качает головой. Неподходящий ответ. Особенно в такой ситуации. Он подходит к инженеру, чтобы пожать ему руку, похлопать по плечу, как-нибудь приободрить и разъяснить недоразумение. Но тот стоит, по-прежнему прижав к себе сына, и при виде притихшего паренька у Кадровика опять щемит сердце. Чего доброго, этот злобный тип вообще запретит своему сыну ехать с ними и сорвет им всю поездку! Надо его чем-то успокоить. Он не задумываясь достает из кармана кошелек и вынимает из него несколько крупных валютных купюр. Фотограф тотчас нажимает на вспышку, и камера клацает, запечатлевая крупным планом его протянутую руку с зажатыми в ней деньгами. Консульша и ее супруг беспокойно переглядываются. Стоящий сбоку водитель почему-то бледнеет. У инженера тоже перехватывает дыхание. Он действительно надеялся на что-нибудь большее, чем блокноты и тетради, но не настолько.