– Так что ты думаешь об этих землях?

Элиав взял три книги и аккуратно положил их на постель. Они соприкасались углами, и между ними в середине оставалась пустое пространство.

– Азия, Африка и Европа, – сказал он, – а эта пустота – Средиземноморье. Открытия Лики, которые он в прошлом году сделал в Кении, убедительно доказали, что человек появился в Африке примерно два миллиона лет назад, плюс или минус… В места, где сейчас находится Израиль, он пришел значительно позже. Может, из Азии, но скорее всего из Африки.

– Пока не вижу, какое это имеет отношение к концепции полумесяца плодородия.

– Поскольку через этот район пролегали естественные пути, он постоянно был местом противостояния самых разных сил. Даже в геологии. Мы находимся в точке слома, где сталкиваются и крошатся континенты. Где свирепствуют жестокие землетрясения и мощные ураганы. Ты помнишь, что Стекелис нашел у реки Иордан?

Кюллинан помнил открытие, которое несколько лет назад изумило мир археологии: район скальных пластов был буквально разодран и поставлен на дыбы. Такие разломы были обычным делом во всем мире, но Стекелис нашел здесь вмурованные в камень фрагменты скелетов и остатки орудий, сделанных конечно же людьми, которые жили тут до того, как верхние слои земли оказались внизу и весь этот район был поднят… ну, скажем, миллион лет назад.

– Могу себе представить, какое тут было землетрясение, – сказал он.

– Вот к этому я и веду, – настойчиво продолжил Элиав. – Даже первые люди в этих местах становились жертвами насилия. И с тех пор ничего не менялось. Внизу располагался могучий Египет. Наверху – мощная Месопотамия. Когда эти силы сталкивались друг с другом, местом, где они выясняли отношения, обычно становился Израиль. Поднявшись на холм, Джон, мы видим те плодородные поля, которые превращались в пыль, когда идущая с юга неисчислимая конница Египта вытаптывала их, а навстречу им с той же неудержимостью стремились войска Месопотамии. И в этом котле, на этой земле, по которой прошли миллионы ног, и состоялось рождение Израиля.

– Ты считаешь, что это происходило тут постоянно?

– Да. Потому что после сражений Египта с Месопотамией сюда с запада пришел морской народ, – и широким жестом он показал в сторону Средиземноморья, откуда появились финикийцы и филистимляне с их колесницами и железным оружием, – столкнувшись с сирийцами с востока. Уровень насилия не снижался, а тут и греки с запада сошлись в смертельной схватке с персами с востока. Затем римляне – они шли воевать с парфянами. И византийцы скрещивали оружие с арабами. Но я считаю, что самыми драматическими событиями стали Крестовые походы, когда христиане из Европы наткнулись на мусульман из Азии. Тут всегда лежало поле боя, на котором различные силы выясняли отношения. В сравнительно недавние времена Наполеон под стенами Аккры разгромил турок, а на нашем веку Роммель пытался захватить Иерусалим и Дамаск.

– То есть ты считаешь, что концепция места сосредоточения сил имеет больше смысла, чем старая идея полумесяца плодородия?

– Да, поскольку она напоминает нам о конфликтах и интеллектуальном противостоянии, чему мы были свидетелями.

В той позе, в которой Кюллинан сидел на койке, его правая рука представляла армии запада, а левая – силы востока. Он свел их воедино, хлопнув по тому месту, где условно располагался Израиль, подведя тем самым итог битвам, о которых напоминал Элиав: Египет против Вавилона, греки громят персов, Рим прорывается на восток, крестоносцы уничтожают неверных и, наконец, евреи воюют с арабами.

– Ладно, – согласился он, – тут насилие встречается с насилием. Какой я из этого должен сделать вывод?

– Толком я и сам не знаю, – признался Элиав. И, подумав, добавил: – Но убежден, что если ты будешь рассматривать Израиль только как место стоянки в плодородном полумесяце, где мирные фермеры отдыхали на пути в Египет, то ты ничего не поймешь. Это вовсе не так. Тут одна динамичная сила встречалась с другой. Нам некуда было деться. Если мы хотели остаться в живых. Нас кружило в жутком водовороте истории, но, поскольку мы были евреями, нам это нравилось. Разве ты не видел, как лучились лица ребят из кибуца? Мы всегда были там, где огонь пылал ярче всего. Мы были в фокусе столкновения сил.

Он замолк, удивленный вырвавшейся у него вспышкой страсти, и стал укладывать книги на полку – и в этот момент увидел Шварца, спускавшегося с холма, где он проверял результаты дневных раскопок.

– Эй, Шварц! – крикнул Элиав, и, когда смуглый секретарь кибуца откинул полог палатки, Элиав спросил: – Как далеко отсюда до вражеской границы к северу?

– Десять миль.

– А на восток, до сирийцев?

– Двадцать три.

– К западу, где Египет готовит нападение на нас?

– Восемь.

– То есть враг совсем под боком? И вы слышите по радио его угрозы? Разве вы не боитесь?

Израильтянин фыркнул.

– С тех пор как я живу в Израиле, не проходит недели, чтобы в газете не появилась хоть одна история, как Египет собирается смести нас ракетами, которые ему делают немецкие ученые. Или как Сирия собирается всех нас перерезать. Или как арабские армии скинут нас в Море. – Выпятив челюсть, он посмотрел на Кюллинана и бесстрастно сказал: – Если бы я боялся, то не был бы здесь. А сейчас я чувствую себя куда спокойнее, чем в Германии.

* * *

Обычная процедура, завершавшая те семь дней и ночей, которые мужчина провел с храмовой проституткой – пусть даже это была Либама, которую неоднократно называли жрицей, – заключалась в том, что он возвращался к своим привычным женам и забывал девушку. Она же часто оставалась беременной его ребенком, которого сразу же после рождения приносили в жертву огненному Молоху. Но в этом году завершение обряда носило другой характер, ибо Урбаал покинул храм, все еще продолжая пылать неутоленной страстью к жрице. Она была очаровательной девушкой, и он с неподдельным интересом слушал ее ломаную речь, когда она рассказывала о своей жизни на севере и об уловках, которыми ее хитрый отец обманывал окрестных жителей. Наделенная даром подражательства, она забавно изображала солдат, которые после множества сражений захватили ее и обратили в рабство, и она прозорливо видела все те уловки, которыми они пытались соблазнить ее, пока никто не видит. Урбаал веселился, слушая, как она с особой насмешливостью хриплым голосом изображала уроки жрецов, учивших ее застенчивости: «Опусти кончики пальцев к коленям и потупь глаза. Когда смотришь в сторону, старайся прижимать подбородок к плечу». Кроме того, она показывала, как училась эротическим танцам, и Урбаал считал ее неподражаемой и в оценках, и в искусстве любви. И неудивительно, что она заставила его пылать от страсти.

Что же до нее, то она воспринимала коренастого земледельца просто как обыкновенного мужчину. Правда, он был более нежен, чем большинство из тех, кто обладали ею, и конечно же более честен, чем ее отец. Как-то утром она между делом сказала ему: «Ты мне нравишься, потому что ты не тщеславен, не заставляешь считаться со своим мнением и у тебя нет злых мыслей». Слова эти восхитили его и заставили задуматься; он хохотал над ее историями и не обижался, когда она выдергивала его седые волоски или передразнивала, как он кинулся по ступеням, чтобы получить ее. В моменты их близости она становилась смущенной и застенчивой, как и сам Урбаал, и он лелеял идею, что она так ведет себя, поскольку он дарует ей наслаждение, что подкреплялось той неукротимой страстностью, с которой она занималась любовью. Если жрецы подглядывали за святилищем в те часы, когда его занимали Урбаал и Либама, то они должны были бы испытывать разочарование, поскольку в этих отношениях не было ни следа каких-то ритуалов, ни настойчивого мужского желания во что бы то ни стало оплодотворить служанку Астарты; они вели себя просто как два раскованных человека, которым нравится общество друг друга и которые часто заливались смехом. По мере того как приближался день расставания, было ясно, что Урбаал не хочет воспринимать его как завершение их отношений, ибо с благословения богини любви он влюбился, и когда на прощание поцеловал эту очаровательную девушку, то удивил ее драматическим обещанием, которое произнес дрожащим голосом: «Ты будешь моей».