Ее рука поднялась к горлу.

— Вы были бы несчастны.

— Без вас — да.

Алистер скрестил руки на груди. Холодный океанский бриз налетел и взъерошил его волосы. Теперь он выглядел вызывающим и мятежным.

— Прошу прощения за то, что не изложил вам свои условия вначале. Я знаю, что говорил о наших отношениях, как о чем-то кратковременном и преходящем. Но сейчас мои намерения изменились, как изменилась и моя потребность в вас.

— Я не вполне понимаю, каковы ваши намерения, — сказала Джесс, осторожно выбирая слова. — Чего вы от меня хотите?

— Вы сказали, что больше не думаете о конце наших отношений, но на самом деле это не так: вы думаете, что их конец неизбежен. Я же предпочел бы, чтобы вы так не считали.

— Я считала, что мы договорились, что останемся любовниками до тех пор, пока один из нас не потеряет интерес к другому. Стоит ли желать большего?

Алистер сделал нетерпеливый жест.

— Мы должны удержать то, что происходит между нами, сохранить это, не дать чувствам увянуть и заглохнуть. Когда между нами возникнут какие-нибудь сложности, мы должны открыто говорить о них. Если наше влечение друг к другу начнет угасать, мы должны найти способ оживить его.

Джесс облизнула нижнюю губу.

— И как бы вы назвали такие условия?

Алистер попытался избавиться от волнения, грозившего прокрасться в его голос.

— Я верю, — сказал он спокойно, что их можно назвать ухаживанием.

Эстер медленно пила чай, делая отчаянные усилия удержать в желудке хоть что-нибудь. Хотя по вечерам у нее бывал волчий голод, утром она все еще страдала от приступов тошноты.

— Я думаю, надо сменить ленты, ваша милость, — сказала она графине Пеннингтон. — Попытайтесь заменить коричневые синими, а зеленые персиковыми.

Элспет бросила взгляд через плечо на Эстер, сидевшую на диванчике в ее будуаре.

— Вы в самом деле так думаете? — Графиня переключила внимание на ткань и ленты, лежавшие поперек постели. Она сделала знак модистке последовать совету, потом кивнула: — Так хорошо.

Эстер улыбнулась. Сказать правду, ее немного смущало, что Элспет проявила настойчивое желание общаться с ней. У нее возникло ощущение, что графиня смотрит на нее как на дочь. Обычно эту роль выполняла Джессика, но Эстер радовала такая компания и материнское отношение графини. Она понимала, что потребность Элспет в общении с ней временная и что отчасти желание поддерживать с ней дружбу продиктовано решением графини вернуться в общество после долгих лет, проведенных в сельской местности. Эстер могла только позавидовать идиллической жизни в потрясающем воображение поместье Пеннингтон.

— Вам бы следовало попробовать лимонные лепешки, — потчевала ее Элспет. — Уверена, что вы таких никогда не ели. Они тают во рту.

— Благодарю вас. Я бы попробовала, но в другой раз.

Графиня покачала головой и села на диван напротив.

— А вы пробовали имбирный чай или настойку, успокаивающую желудок? Или то и другое? Каждое из них — хорошее средство и умеряет неприятные ощущения от жирной пищи, съеденной утром. Помогают также соленая вода и крекеры.

Наступила пауза. Потом Эстер спросила:

— Это так заметно?

— Только для наблюдательной женщины, проводящей последнюю неделю почти каждый день в вашем обществе.

— Я попрошу вас проявить сдержанность и скромность. Пожалуйста!

Темные глаза Элспет заблестели при намеке на тайну.

— Вы с Регмонтом хотите держать эту новость в тайне?

Эстер заколебалась, не желая делиться интимными сторонами своей жизни.

— Регмонт еще не знает.

— О? Почему же?

— Я неважно себя чувствую. И не могу отделаться от ощущения, что что-то не так. Регмонт не… Он не… — Эстер поставила чашку и блюдце на разделявший их низкий столик. — Лучше подождать, чтобы быть уверенной в том, что все идет должным образом.

— Моя дорогая.

Графиня потянулась за щипцами и переложила лепешку с блюда на десертную тарелочку.

— Вы упускаете одну из немногих возможностей в жизни женщины, когда она может попросить у мужа что угодно и получить это.

— Регмонт и так дает мне слишком много.

Только не то, чего она желала бы больше всего на свете — мира и спокойствия.

— Я хотела бы держать это в секрете и от Джессики как можно дольше.

— Она была бы вне себя от радости за вас.

— Да. — Эстер разгладила юбки. — Зато могла бы огорчиться за себя, а ей сейчас и так нелегко.

— Но она будет уязвлена еще больше, если вы ей не скажете.

— Я написала ей короткое письмо после ее отъезда. Думаю, это самое лучшее. Джесс не будет испытывать необходимости притворяться и показывать мне свою отвагу. Когда меня не окажется рядом, ей будет проще примириться с этой новостью. Она сможет отреагировать на нее так, как она это на самом деле чувствует. А когда мы увидимся снова, то в ее сердце останется одна чистая радость.

Элспет запила кусочек лепешки глотком чая.

— Вы с ней очень близки.

Эстер потерла руки.

— Да. Она для меня и сестра, и мать, и самый близкий друг.

— Джессика говорила, будто ваша мать умерла, когда вы были еще маленькими.

— Мне было десять, но во многих отношениях моя мать была для меня потеряна еще раньше. Ее истощала меланхолия. Я видела ее только урывками. Она была для меня чем-то вроде призрака: хрупкая, бледная и совершенно лишенная искрометной жизненной силы.

— Очень жаль, — сказала Элспет, сопровождая свои слова нежной сочувственной улыбкой. — Материнство — это талант. Право же, позор, что леди Хэдли не воспринимала в этом свете.

— Джесс была бы замечательной матерью, как и Тарли замечательным отцом.

— То же самое можно сказать о вас и Регмонте.

Эстер отвела глаза и смотрела на помощниц модистки, выходивших в галерею с тканями, выбранными Элспет. Ей удалось улыбнуться им на прощание, но улыбка получалась бледной и неуверенной.

— Моя дорогая, — сказала Элспет, стараясь привлечь внимание Эстер своим спокойным тоном, — возможно ли, что и вы страдаете от такой же меланхолии, что и ваша мать?

— О нет. Но, по правде говоря, меня целый день снедает беспокойство. Признаюсь, что меня волнует исход завтрашнего боксерского матча между Регмонтом и Майклом. Мне хотелось бы как-нибудь отговорить их от него. Регмонт слишком серьезно воспринимает подобные вещи.

— Вы беспокоитесь о Майкле.

Эстер почувствовала, как краска заливает ее щеки. За последнюю неделю она проявляла к Майклу неподобающее внимание. Она искала его всюду, по всему городу, если представлялась возможность посетить какие-нибудь вечера, и хотела взглянуть на него хоть одним глазком. И, если ей удавалось его увидеть, она испытывала острый укол возбуждения, которое находила одновременно и радостным и печальным. И это было неоспоримым доказательством того, что ее любовь к мужу уже не поглощала ее, как прежде.