Она озадачилась, огорчилась, пригорюнилась.

Ей не хотелось, чтобы Юшкову признали виновной.

Да, конечно, Касатонова понимала неотвратимость уже имеющихся улик – коричневые сигареты, явно женская уборка в квартире, поздняя гостья, выбегающая под дождем к своей машине, окурки у той же машины, разбросанные вокруг канализационной решетки, а теперь еще и отпечатки пальцев...

Опять же мотив.

Несмотря на скудность криминального опыта, Касатонова прекрасно понимала значимость такого фактора, как мотив. У Юшковой был неоспоримый мотив для совершения убийства, она просто обязана была совершить это убийство, чтобы жить дальше. Не убей Балмасова, она не смогла бы жить, потому что переставала быть нормальным человеком. Ей срочно необходимо было или же спиться, уйти в бомжи, поселиться под вокзальными платформами и забыть, забыть, забыть все, что с ней сделал этот человек, или же поступить проще, разумнее, гигиеничнее, в конце концов, – убить.

Женщина сильная, гордая, познавшая любовь и ненависть, она, конечно же, выбрала второе.

И правильно сделала.

Касатонова, как и каждый любитель в любом деле, тут же поставила себя на место секретарши и, ни секунды не задумавшись, решила, что поступила бы точно так же.

Опять же пистолет!

Он всегда провоцирует, меняет все взаимоотношения, как бы напоминает, постоянно напоминает, что последнее слово за ним, что его молчание отнюдь не безразлично, и на многие вещи, происходящие в доме, у него есть свое, особое мнение. И он не позволит этим его мнением пренебрегать.

Конечно же, глядя со своей колокольни, Балмасов поступил правильно, запустив пистолет в дом Юшковых. Он будто своего агента запустил, понимая, что одно его присутствие многое изменит во взаимоотношениях матери и дочери.

Но происходило нечто странное – чем больше улик накапливалось против Юшковой, тем сильнее в Касатоновой что-то противилось начальному выводу. Женщина здравая, привыкшая надеяться только на себя, она понимала, что дело не только в ее личных пристрастиях, не только в бабьей солидарности и нежелании видеть Юшкову виновной. Что-то не состыковывалось, что-то вступало в противоречие с той схемой преступления, которую предложил следователь. Какая она ни бывшая любовница, но пояс от халата, который остался висеть в ванной, не позволял Касатоновой поверить в преступность Юшковой сразу и до конца. Не мог Балмасов встретить Юшкову в распахнутом халате, под которым были всего лишь трусы, причем не парадные, а домашние, замызганные трусы!

Наступил момент, когда Касатонова готова была смириться с чем угодно и во что угодно поверить, но пояс от махрового халата неотступно преследовал ее, она постоянно видела его, этот пояс, болтающимся на крючке в ванной, и видела разметавшийся на ковре труп хозяина квартиры опять же в распахнутом халате и замызганных трусах.

Ну хорошо, была бы борьба, схватка со взаимными упреками и оскорблениями, царапанье щек острыми женскими коготками и, наконец, потеря самообладания, выстрел в грудь, в лицо, в живот...

Принимается.

Но тщательно выверенный выстрел в затылок?

А пояс от халата в ванной на крючке?

А снимки, снимки? Чехарда со снимками?!

* * *

На следующее утро, в понедельник, Касатонова надела лучший свой, совершенно убийственный серый деловой костюм, белую блузку, отдаленно напоминающую мужскую рубашку, замшевым лоскутком протерла сверкающие очки и, встряхнув светлыми волосами, явилась в кабинет к следователю Убахтину.

Не представляя даже зачем, с какой целью и по какому поводу.

Вернее, повод был – ей надо было доложить, что повестка доставлена по адресу, Юшкова расписалась и обещала быть вовремя, что никаких происшествий в связи с выполнением этого задания не случилось. О чем она рада доложить гражданину начальнику.

– Здравствуйте! – возникла Касатонова на пороге убахтинского кабинета.

– О! – воскликнул следователь. – Это вы!

– Это я!

– Прекрасно! Для полного счастья вас-то мне и не хватало.

– Неужели вы не шутите? – Касатонова прошла в кабинет, прикрыв за собой дверь.

– Конечно, шучу! – безжалостно ответил Убахтин. – Но в каждой шутке – только доля шутки. В данном случае – совсем малая доля, смею вас заверить.

– Не шутите с женщинами, – сказал классик.

– Да, я знаю – эти шутки глупы и неприличны. Садитесь уже, наконец!

– Можно, да?

– Нужно! С чем пришли, Екатерина Сергеевна?

– С победой.

– Слушаю вас внимательно.

– Повестку Юшковой я доставила.

– И вам пришлось заняться этим в выходной день?

– Чего не сделаешь ради правосудия.

– Мне нравится, что вы так прониклись нашими проблемами.

– Я готова проникнуться ими еще глубже! – заверила Касатонова, пронзая Убахтина сверкающим своим взглядом, полным изумления и восторга.

– Боюсь, что в этом уже нет надобности, – последними словами Убахтин как бы оборвал светскую беседу и перевел разговор на суровую действительность.

– Вы хотите сказать... – Касатонова прижала ладошки к груди. – Вы намекаете...

– Ни на что я не намекаю. Говорю открытым текстом. Убийца известен.

– Кто же это?

– Да вы и сами прекрасно знаете, поскольку немало сделали для ее разоблачения.

– Ее? – переспросила Касатонова дрогнувшим голосом.

– Да, Екатерина Сергеевна! Да. Вы правы. Юшкова.

– Вы в этом совершенно уверены?

– Отпечатки пальцев на телевизионном пульте. Спасибо за подсказку. Признаю – ваша идея. Пульт, как вы помните, был зажат в руке мертвеца.

– Боже, как вы все-таки выражаетесь!

– Предельно кратко, предельно точно. Так выражаться я просто вынужден, потому что все другие выражения – тонкие, изысканные, соболезнующие... склоняют к ошибкам и уводят в сторону от истины.

– Как-то уж больно сурово выглядит ваша истина.

– У вас есть другая? Менее суровая?

– Значит, когда она придет сюда по повестке... Вы намерены ее задержать?

– Мы ее уже задержали. Вчера.

– Юшкова арестована?!

– Да, – Убахтин развел длинные руки в стороны, улыбнулся, изобразив глубокими своими морщинами нечто вроде сочувствия. Дескать, такова правда жизни. – Простите, Екатерина Сергеевна, но у меня впечатление, будто вы вовсе не обрадовались собственному успеху. А?

– О каких успехах речь, Юрий Михайлович?

– Но ведь ваши подсказки помогли изобличить убийцу!

– Она призналась?