В переписке с Мэри Лу Уильямс Ника упоминала о том, как заразилась гепатитом из-за грязных игл доктора Фреймана.

После ареста в 1958 году Монку задавали в полиции вопрос, почему у него исколоты вены, и Ника заявила, что это от витаминных уколов.

Доктор Фрейман в итоге лишился лицензии за то, что поставлял наркоманам героин.

Была ли моя двоюродная бабушка наркоманкой? Помогала ли своим друзьям добывать наркотики? Эти вопросы преследовали меня, когда я собирала материал для своей книги.

Переселившись в Нью-Йорк в начале 1950-х годов, Ника поначалу не понимала последствий наркомании. Смерть Паркера ее не только напугала, но и отрезвила, и с тех пор она пыталась как-то вытаскивать из этой болезни своих друзей. «Я думала, что смогу их спасти, – говорила она впоследствии. – Но не смогла. Тут все зависит только от самого человека».

Месяцы после смерти Паркера дались ей тяжело. «Меня допрашивали и в отделе убийств, и в отделе по борьбе с наркотиками, – не теряя привычной беззаботности, рассказывала Ника. – Хлопотливое выдалось времечко».

Жюль, оскорбленный, негодующий, теперь уже всерьез взялся за бракоразводный процесс и добился полной опеки над детьми. Виктор Ротшильд снова прилетел в Нью-Йорк и пытался сохранить номер в «Стэнхоупе» за Никой, но на этот раз тщетно. «После смерти Птицы они меня выставили», – подытожила Баронесса. Для Телониуса смерть Паркера тоже имела неприятные личные последствия – прекратились джем-сейшны, – но Нику эта катастрофа оставила без мужа, хотя бы номинального, без крыши над головой, и вся пресса с воем гналась за ней по пятам.

Ника перебралась в отель «Боливар» и по совету Монка приобрела для новых апартаментов роскошный рояль «Стейнвей». Здесь Монк сочинил «Brilliant Corners», «Боливар блюз» и «Паннонику». «Он целыми днями сидел за роялем», – вспоминала Ника.

Альбом «Brilliant Corners» включал и приношение новому другу – композицию «Панноника». Весьма немногие женщины удостаивались такой чести – мелодии, особо посвященной им Монком. «Дорогая Руби» обращена к первой любви, Руби Ричардсон; «Сумерки с Нелли» – любовная песнь жене; «Бубу» написана в честь дочери, Барбары.

Впервые Ника участвовала в создании альбома, видела все этапы – от сочинения музыки до чистовой записи. Она уже тогда фиксировала все: фотографировала Монка за работой, записывала репетиции на переносной магнитофон. На одном из сделанных ею снимков Монк, Сонни Роллинз и Эл Тимоти[15] репетируют «Brilliant Corners». Возбуждение ощущается даже на фотографии. Монк стоит в центре – сигарета прилипла к губе – и пристально глядит на клавиши. По бокам два друга. Все трое пытаются уловить песню или нечто больше – музыкальную мечту. Композитор Дэвид Амрам присутствовал на этой репетиции, но не попал в кадр:

– Это было самое поразительное, что я слышал в жизни. Они то играли, то останавливались, возвращались к началу, двигались дальше – и так, пока не добрались до конца. Сам Монк уже знал песню наизусть, но так он учил Сонни.

Монк требовал, чтобы музыканты заучивали ноты наизусть. Структура была не совсем обычной – тридцать тактов вместо тридцати двух, – но уже в студии Монк решил изменить ритм и темп. Продюсер Оррин Кипньюс рассказывал, что надеялся уже только на чудо. Сонни Роллинз держался, но Оскар Петтифорд и Макс Роуч поминутно грозились бросить все и уйти.

Ника играла ключевую роль: она оплачивала репетиции, порой чуть ли не силой сгоняла на них музыкантов. «Лично меня притащила туда Ника, – рассказывал Сонни. – Приехала и отвезла меня». Она официально зарегистрировалась в качестве агента и получила лицензию Американской федерации музыкантов. Среди ее клиентов значились Хорейс Сильвер, Хэнк Мобли, сэр Чарлз Томпсон и Jazz Messengers. «По мне, – рассуждала Ника, – агент – это мальчик на побегушках при музыкантах. Вся грязная работа на нем. Не фиг музыканту торчать в офисах „искателей талантов“ и пытаться продать себя».

А вдали, за океаном, Мириам смотрела в свой микроскоп, изучала деятельность бабочек и блох. Обе сестры нашли свое призвание или объект одержимости, мир, который они могли улучшить. Боюсь, правда, Мириам не порадовало бы сопоставление с Никой. Для нее ничто не могло сравниться с чудом научного открытия, с восторгом ученого, видящего и осмысляющего связи внутри природы. Ей пришлось выдержать нелегкую борьбу, чтобы получить академическую подготовку, без которой нечего было и пытаться пролагать новые пути в этой области. Ей пришлось преодолевать и другой предрассудок – мол, Ротшильд не нуждается в работе, денег у нее и так хватает, зачем вообще полезла в науку? Затем появилось новое препятствие: как можно совмещать биологические исследования с заботой о детях? Чтобы заткнуть критикам рот, понадобилось много времени и упорного, терпеливого труда.

В отличие от сестры Ника предавалась своему увлечению без анализа и без дисциплины, смешивая в равных пропорциях энтузиазм и страсть. Но изучение генеалогического древа джаза, тысяч и десятков тысяч взаимоотношений, влияний, передаваемых, словно дирижерская палочка, от поколения к поколению, через океаны, поверх расовых барьеров, поглощало ее точно так же, как сестру – изучение жизненного цикла мухи или блохи. Обе сестры ставили себе в жизни цель: сохранить и опубликовать эти открытия. Обе стремились к схожим результатам, пусть и на разных поприщах.

В отеле «Боливар» Ника пребывала недолго – прочим гостям изрядно досаждали ночные джем-сейшн. Нику такое отношение до крайности удивляло. «Они жаловались на шум и не понимали, что слышат фантастическую музыку, что им никогда в жизни не доведется больше услышать такое. И меня вышвырнули», – сказала она и вновь расхохоталась, диктуя свои воспоминания магнитофону.

Теперь она поселилась в небольшой гостинице, славившейся литературным салоном. Этот «круглый стол» основала Дороти Паркер с друзьями. «Сначала я сунулась в "Алгонкин", поскольку этот отель был известен широтой взглядов, зазывал к себе таланты, – вспоминала Ника, – но Телониус оказался для них чересчур талантлив». К тому моменту Ника уже организовала для Нелли лечение в частной больнице в Уэстчестере, детей Монка, Тута и Барбару, отправили к родственникам, а сам Монк пребывал то в своей квартире, то в сьюте Ники в «Алгонкине».

«Телониус повадился бродить по всем этажам в красных шортах, темных очках и с белой тростью в руках. Он распахивал первую попавшуюся дверь, заглядывал внутрь и окликал: „Нелли?“ Старухи, прожившие в „Алгонкине“ полвека, прослышали о таком безобразии… и велели нести им чемоданы с чердака – они выезжают!»

Ника, смеясь, вспоминала шалости своего друга:

«Управляющий позвонил мне, такой любезный, просим прощения, госпожа баронесса, но мы не можем впредь принимать мистера Монка в „Алгонкине“. Какое-то время мы обходились, пробирались тайком, когда ночной портье отвернется, поднимались на второй этаж, а уже оттуда вызывали лифт. Но однажды вечером ночной портье оказался в лифте и поднялся вместе с нами, и после этого нам пришлось прекратить свои фокусы, и я, понятное дело, не могла там остаться, раз Телониуса не пускали».