Он громко сглотнул и кивнул. Просто кивнул. Молча.

Она села в машину и помахала ему рукой.

А он еще долго стоял и смотрел вслед уже исчезнувшей с горизонта машине с шашечками, не замечая, что пошел крупный и мягкий снег, усыпавший его непокрытую голову и темное пальто.

Забыв о том, что он простужен и даже температурит и что такая погодка может свалить его по-серьезному, да и свалит наверняка.

Впрочем, какая погода…

Жизнь перевернулась – а он про погоду!

Нюта ехала в такси и смотрела в окно. В домах горел свет, наверное, семьи собирались к ужину, торопились с работы, голодные, усталые и соскучившиеся друг по другу. Мужчины с жадностью поглощали котлеты или пельмени, а дети лениво и неохотно возили ложками в тарелках с супом или кашей. Загорался голубой экран телевизора, и отцы семейств, кряхтя, укладывались поудобнее на диваны, а их жены со вздохом принимались мыть посуду и проверять у детей уроки.

Жизнь текла обычная, знакомая, размеренная. И день был обычный – таких миллионы. У всех. Или – почти у всех.

Только не у нее! У нее все было вновь – все. Нежность, затопившая сердце. Дрожь в ногах, щемящее и незнакомое жжение в животе, когда она вспоминала его руки и поцелуи. Тревога за него – господи! А про его простуду они совсем забыли! Жалость – он там совсем один, в этой полупустой казенной и серой комнате и наверняка хочет есть. Она-то голодна как стая волков!

И еще – ощущение счастья. Такое странное, такое новое, незнакомое – когда ты не одна и очень нужна кому-то.

И он будет думать о тебе, тоже думать. И вспоминать подробности этого странного, удивительного дня. Будет? Или не будет? У мужчин ведь все по-другому…

Потом ей вдруг стало страшно – не оттого, что их ждет впереди. А оттого, что совсем скоро, примерно через час или два, она увидит мужа. И ей придется смотреть на него, греть ему ужин, наливать чай, разговаривать и – врать! Врать каждую минуту, каждую секунду – что все по-прежнему и у них продолжается прежняя жизнь.

К горлу подступила тошнота. Она тряхнула головой – ерунда! Она теперь совсем другая. Она – смелая, даже наглая. Решительная и находчивая! Она теперь будет лгуньей, но лгать будет почти легко, с почти чистой совестью.

И она ни за что не захочет уже быть другой! Ни за что!

Потому что прежней она уже быть не сможет.

Потому что сегодня родилась новая женщина – нежная, трепетная, восторженная, страстная.

Такая, о которой не помышляла она сама. Даже в самых смелых и фантастических выдумках. Себя она просто не знала.

И эта женщина – она.

То, что она совершила, не заботило ее совершенно. Никакого греха за собой она не ощущала. Грех был тогда, когда она вышла замуж за Германа. Когда проживала с ним все эти годы. Когда она жила с ним без любви.

Жила аморально, убеждая себя, что так живут многие.

Какое ей дело до многих? Это – ее жизнь. И она у нее одна. И будет в ней так, как она решила.

Будет восхитительно. Именно так. Потому что по-другому быть просто не может!

Всю ночь она дрожала как в лихорадке. Все время зажигала ночник и смотрела на будильник. В шесть не выдержала, встала и пошла на кухню. Прижалась лбом к прохладному стеклу, словно остужая свой невыносимый жар, и стала смотреть в окно. Окна домов постепенно оживали и загорались, и так же медленно оживала все еще темная улица. Прошел троллейбус, почти прополз. Резво подкатил к остановке автобус и вобрал в себя первых – несчастных и замерших – пассажиров, все еще дремлющих на ходу.

Зажглись фонари тусклым, молочным светом. И она увидела, как на слабом свету кружит метель.

Так она простояла долго, пока не услышала плач дочки, и словно очнулась. Она бросилась в комнату дочки. Лидочка плакала во сне, и она положила ей руку на лоб. Та горела огнем.

«Господи! – подумала она. – Ведь сегодня…»

И тут же устыдилась своих мыслей. Боже, какой кошмар! Она стряхнула оцепенение, разбудила дочку, поставила ей градусник, переодела влажную пижамку, дала аспирин и заставила выпить компоту.

Она сидела на краю дочкиной кровати, гладила ее по влажным волосам и думала о том, что все против нее. Против ее любви сама жизнь.

Температура спала, и девочка уснула. Нюта прилегла рядом и тоже задремала.

Она слышала, как встал Герман, как лилась в ванной вода и слышалось его громкое фырканье. Потом послышался звук посуды и хлопанье дверцы холодильника.

Герман завтракал обстоятельно. Она открыла глаза, поднялась с кровати и пошла к мужу.

– Лида заболела, – сказала она. – А у меня сегодня запарка. Ты бы не смог…

Не успела она закончить фразу, как он оборвал ее:

– Нет. Не получится. Сегодня у нас серия опытов.

– Но, послушай! – отчаянно сказала она. – Я же тебя… никогда не просила. В конце концов, это и твоя дочь тоже!

Он отхлебнул кофе, поморщился и покачал головой.

– Вызови Зинку. Ей все равно нечего делать.

А вот за это – спасибо. Просто большое-большое. Огромное даже!

И как ей самой не пришло это в голову? Золовка всегда с удовольствием оставалась с племянницей.

Уже в дверях, натягивая пальто, Герман осведомился:

– А что с Лидочкой?

Она усмехнулась.

– Ну, надо же! Все же спросил.

Он тяжело вздохнул, осуждающе покачал головой и сказал:

– Надеюсь, что ничего страшного.

Она снова подошла к дочке – та крепко спала.

Она вышла в коридор и набрала телефон Зины. Зину она, естественно, разбудила. Та недовольно заохала, потом громко зевала и наконец согласилась.

Она оделась, накрасила ресницы, перемыла посуду, сварила манную кашу и встала под дверью слушать звук проходящего лифта.

Зина появилась через полтора часа, и Нюта, схватив сумочку и спешно выдав указания, выскочила за дверь и, не дожидаясь лифта, слетела по ступенькам вниз.

На улице она поймала такси и умоляюще попросила водителя ехать «самой краткой» дорогой.

Она влетела в гостиницу и снова наткнулась на «коровий», тяжелый взгляд администраторши. Та снова потребовала паспорт, и Нюта, усмехнувшись, протянула его.

Через пять минут она стояла под его дверью и снова пыталась угомонить громко бьющееся сердце и частое, прерывистое дыхание.

Яворский открыл дверь, Нюта упала ему прямо в руки и отчего-то заплакала, смутилась и все не могла поднять на него глаза.

Он гладил ее по голове точно так же, как совсем недавно она гладила по голове свою дочь, и приговаривал:

– Как хорошо, что ты приехала. Как хорошо, как славно! А я, грешным делом… Решил, что ты передумала. Ты ведь разумная женщина! – И еще что-то нежное: – Умница моя, милая… Умница моя, разумница… Нет, не разумница! Совсем неразумница!