Когда внизу появился Квинт, сияющий, словно только что отчеканенный асс, Федор уже оприходовал чарку и съел половину сыра. Сыр здесь делали неплохой. Не «Камамбер», конечно, и не «Блю Дор», но и не «Моцарелла», есть можно.

— Ну что, брат Тертуллий, — весело приветствовал экс-рыбак сослуживца, усаживаясь рядом и наливая себе вина, — как тебе местные наслаждения? Устал, гляжу, немного?

— Есть такое, — кивнул Федор, — с непривычки.

— А что у вас в Калабрии женщин, что ли, нету? — удивился Квинт и хитро прищурился. — Или ты больше по мужикам специалист?

— Да нет, — мотнул головой Федор, — пидарасами не интересуюсь.

— А то от долгого отсутствия женщин чего только не бывает, — оживился вдруг Квинт и рассказал поучительную историю. — Вот у нас в деревне один рыбак жил. Старый уже. Баба у него померла от работы — рыбы много чистила. А другую и не найти. В деревне ведь все девки наперед расписаны. Мужиков-то всегда больше. Денег, чтобы сходить в такое заведение, где мы с тобой отдыхаем, нет. Вот и спутался тот мужик сначала с соседом, старым извращенцем, а потом, когда и тот помер, вообще к своей корове пристроился. Затем на коз перешел. И ничего. Живет. Пастухом стал.

Федор чуть не подавился куском сыра, услышав про местные нравы.

— Высокие отношения, — выдавил он из себя, прокашлявшись.

— Да, — подтвердил Квинт. — Так что нам с тобой еще повезло.

Он выпил вина и проводил похотливым взглядом двух проституток, прошедших, плавно покачивая бедрами, через двор на свою половину отдыхать после бурной ночи.

— Ты скольких осчастливил? — вдруг задиристо поинтересовался Квинт.

— Трех, — честно ответил Федор. — Больше не успел.

— А я пятерых, — с удовольствием похвастался приятель.

— Сильно, — заметил Федор. — У вас в Бруттии что, все рыбаки такие? Денег-то хватило?

— Хватило, — махнул рукой Квинт, откусывая от лепешки кусок. — Я почти все просадил на баб. А насчет рыбаков из Бруттия ты прав. У нас вся деревня на этот счет будь здоров! А мы с братом, с тем, который служит, вообще круче всех. Я бы и еще парочку придавил, но пора нам с тобой, брат Тертуллий, и на службу собираться. Хорошо здесь. Так хорошо, что я на всю жизнь бы остался. Но на вечерней перекличке Гней будет проверять купленную амуницию и раздавать тумаки тем, кто опоздал. А рука у него тяжелая, так что опаздывать никак нельзя.

Квинт вздохнул, еще раз скользнул взглядом по двум дородным проституткам, поднимавшимся по лестнице на другой стороне двора, и отправился наверх. А еще через пару часов они оба, упакованные по полной программе, в зашнурованных панцирях, шлемах, со щитами, мечами и дротиками предстали пред светлые очи центуриона, не углядевшего особенных изъянов в экипировке двух товарищей.

Эта ночь вышла последней, когда они спали спокойно. А на утро началась служба. Точнее, ее самая напряженная часть — курс молодого бойца. И Федор понял, что все происходившее с ним за последнюю неделю было только разминкой. Затишьем перед бурей. Ибо так его не гоняли даже в родной морской пехоте.

Для начала Федор с Квинтом узнали, что зачислены в списочный состав четвертого легиона союзников в качестве морских пехотинцев манипулы под командованием самого Гнея Фурия Атилия, приписанной к экипажу флагманской квинкеремы под названием «Гнев Рима».

Затем их имена внесли в матрикульную книгу[37]армии и выжгли на плече у каждого раскаленным железом римскую цифру четыре. Это вызвало адскую боль, но так поступали со всеми, и Федор, скрежеща зубами, вытерпел короткую экзекуцию, чтобы пройти обряд посвящения в легионеры, хотя и не очень хотел носить на своем теле клеймо. Присутствовавший при этом Памплоний объявил им, что отныне все рекруты стали римскими гражданами и приобрели право называться milites.[38]Военная карьера каждого из них началась — Alea jakta est![39]— и он надеется, что они будут отличными солдатами.

После того, как все манипулы новобранцев прошли процесс клеймения и вновь выстроились при оружии в одну линию перед кораблями, стоявший рядом Квинт толкнул Федора в бок и сказал:

— Вот мы с тобой и легионеры, — при этом он хитро подмигнул, словно ждал этого всю свою жизнь. — Глядишь, лет через пять выйдем в опционы. Если на какой-нибудь войне героями раньше не падем.

— Как через пять? — удивился Федор, но проклятая память подсказывала ему, что Квинт не врет. — А зачем так долго ждать?

— Нам с тобой, брат, теперь тянуть эту лямку лет двадцать,[40]— весело добавил Квинт. — Торопиться некуда. А как центурионами станем, так вообще заживем! Надо только немного потерпеть.

Федор был обескуражен. Нет, он совсем не против стать римским гражданином и получать жалование легионера, но тянуть за это армейскую лямку двадцать лет, а то и больше, дожидаясь дембеля, который мог запросто отодвинуться не на три месяца, как в родной российской армии, а сразу на несколько лет, в его планы не входило. Впрочем, если ты выбился здесь в лейтенанты, а потом и в капитаны, то такое положение, если верить книгам, становилось весьма прибыльным, и покидать его никто не стремился. Но для того, чтобы его достичь, как высказался Квинт, надо «немного потерпеть».

И заниматься этим пришлось буквально с самого первого дня. Несмотря на то, что они назывались морскими пехотинцами, до кораблей и такого близкого моря их пока не допускали. Дрессировали на берегу. Тем же вечером все манипулы новоиспеченных граждан после недолгой тренировки в битве на настоящих мечах вышли в поход при полном вооружении. Как высказался Квинт, оглядев всю свою амуницию: — Omnia mea mecum porto.[41]