к церкви, чего до тех пор не было. Отныне они усвоят привычку жить вместе, они соединятся друг с другом так тесно, что им будет казаться невозможным разъединиться и существовать друг без друга. Мы дошли до момента образования тех уз, которые скоро станут такими тесными, но надо сознаться, что если Церковь думала приобрести от этих сношений большую безопасность и большее спокойствие, то она ошибалась. Покровительство, которого она просила у государства и, получив которое, была так счастлива, принесло ей мало, а стоило дорого. Отныне императоры знают ее лучше, более непосредственно могут накладывать на нее свою руку; разя, они знают, куда направить удар. Вместо того чтобы колебаться между малозначащими верными, они с уверенностью попадают в главу общины. Они знают его имя и местожительство; они овладевают им, когда хотят, ссылают или убивают, смотря по своему капризу, и, отделавшись от него, препятствуют назначению другого. Положение кладбищ также изменилось. Когда они были частной собственностью и принадлежали, по крайней мере с виду, какой-нибудь знатной фамилии, их не смели трогать. Став общим достоянием церкви, они попали в другое положение. Их описывали чиновники императорской казны, их грабили солдаты императора, а христиане часто были вынуждены уничтожать свои катакомбы, засыпать их, чтобы спасти от опустошений врага.

Поминальная трапеза. Фреска из катакомб Св. Домициллы

Объяснение, какое Росси дает происхождению катакомб и их юридическому положению, имеет то преимущество, что подтверждает факты, казавшиеся до сих пор крайне темными. Не понимали, как христиане могли исполнять такие большие работы на своих кладбищах, приводить туда своих рабочих, чтобы копать галереи и выгребать оттуда землю, не привлекая тем внимания императорской полиции. Удивление проходит, когда узнаешь, что они делали это на виду у всех и с согласия власти. То же соображение позволяет объяснить лучше, чем то делали до сих пор, превратности, какие Церковь испытала за время двух первых веков. Ее тогдашнее положение было двойственно, и к ней можно было быть снисходительным или строгим, смотря по тому, с какой стороны ее рассматривали. Как новая религия, она должна была быть запрещена: закон был формальный и изгонял все чужие культы, не утвержденные Сенатом, но в качестве «погребальных корпораций» она была разрешена. Отсюда известного рода нерешительность власти по отношению к церкви и те превратности, каким ее подвергают. Время от времени неистовая чернь, всегда возбужденная против христиан, склоняет городских магистратов, правителей провинций и самого императора к преследованию людей, проповедующих нового Бога. Они имеют на то право, и, что бы ни говорили апологеты, гонения были вполне законны. Но когда остервенение злобы проходило, строгости прекращались. На «корпорацию братьев, поклонников Слова» начинают смотреть как бы на одно из тех обществ, полурелигиозных, полусветских (cultorеs Jоvis, cultores Dianae и т. д.), учрежденных с целью хоронить своих членов, и им предоставляют пользоваться той же терпимостью, как и другим.

Надпись-посвящение мученику Корнелию

Росси замечает, что эта терпимость достигалась легче благодаря стараниям церкви не противоречить общим обычаям, когда она не находила в них ничего предосудительного, и применяться по возможности к привычкам обыкновенных корпораций. Если язычник, проходивший по дороге Ардеатинской, соблазнился бы посмотреть на кладбище Домициллы, он ничему бы там не удивился, как обыкновенно думают. Прелестные арабески, украшающие свод входного коридора, грациозно переплетшиеся виноградные лозы, сцены сбора винограда, и дальше птицы и крылатые гении, порхающие в пустом пространстве, напомнили бы ему то, что он имел ежедневно перед глазами в помещениях богатых людей. Эпитафии, если бы он стал читать их, конечно, могли бы показаться ему несколько отличными от обыкновенных надписей, однако они не заключали почти ничего такого, что не встречалось в других местах. Даже пожелания «мира и успокоения», которые нам кажутся наиболее оригинальными, заимствованы у известных восточных культов, с давних пор привившихся в Риме. Точно так же с первого взгляда и для несколько поверхностного наблюдателя христианские похороны должны были очень походить на другие. Пруденций говорит, что могилу усыпали листьями и цветами и делали на мрамор возлияния ароматного вина. В особенности сохранялся обычай праздновать годовщину смерти, устраивая в этот день пиршество. Рядом со входом на кладбище Домициллы можно еще видеть трапезную, где собирались братья, чтобы справлять память своих умерших. Росси в любопытных примерах показывает, как они старались, по крайней мере для виду, для внешности воспроизводить то, что происходило в триклиниях других корпораций; так что язычник, который присутствовал бы на этих трапезах, подумал бы, что он находится в одном из тех прекрасных мест погребения, какие имелись у знатных родов или у важных корпораций Рима на Аппиевой дороге или на дороге Латинской. Другие историки были особенно поражены радикальными отличиями, отделявшими христианство от религий, среди которых оно учредилось; Росси показывает нам сходства непроизвольные или умышленные, какие оно имело с ними: это сходство делало более легким переход из одной веры в другую, что было, конечно, небесполезно для распространения христианства.

Другое преимущество соображений, даваемых Росси, состоит в том, что они лучше объясняют отношения первых христиан к власти. Обыкновенно любят представлять себе христианство как своего рода непримиримую секту, питавшую ужас к светскому обществу и ни под каким видом не хотевшую с ним смешиваться; такое мнение очень преувеличено. Церковь, наоборот, делала много усилий в первые три века, чтобы жить в мире с властью. Вместо того чтобы вступать в открытую борьбу с законами, она пыталась пользоваться теми, которые были к ней благосклонны, и даже войти в круг постоянных учреждений империи. Эти факты нас не удивляют, мы могли их подозревать; но у нас не было таких очевидных доказательств, какие нам дает Росси. Известно, что христианство было одной из тех редких еврейских сект своего времени, которые не были в одно и то же время политическим мятежом и религиозной реформой. Оно с самого начала объявило, что может ладить со всяким правительством и жить во всякой среде. Его основатель проповедовал подчинение кесарю в стране, почти уже охваченной мятежным движением. Апостолы, верные заветам Учителя, требуют послушания всем, кто возвеличен властью. Св. Павел в особенности, казалось, положил много труда, чтобы новая религия могла ужиться с прежним обществом и понимать его. Он не хочет, чтобы она внесла какую-нибудь смуту в семью и государство, он запрещает христианам, у которых неверные жены, разлучаться с ними, он дает им повеление «оставаться в положении, в каком они были, когда их призвали, и пребывать так перед Господом». Это предписание одинаково