А они ведь и письма забрали – последнюю тень его молодости и любви. Как жаль этих писем!

И под дребезжание трамвая он вспоминал, как ездил по этим улицам не один, а с ней.

Ее звали Тамарой, и она была единственной женщиной в его жизни – воплощением любимых книжных героинь в веснушчатой вкусно пахнущей плоти.

Умная и веселая, она смеялась так звонко, что люди в их былых трамваях улыбались, зараженные ее пузырящейся радостью. А кондукторы еле-еле сдерживали улыбки и с напускной серьезностью делали замечания:

– Вы бы потише, девушка, себя вели, поскромнее. Тут люди усталые с работы едут, а вы им помехи создаете.

– Зато свою остановку не проспят, – невозмутимо отвечала Тамара и снова прыскала от смеха.

Любила она тоже набрать мороженого в вафельных трубочках и всасывать содержимое этих хрупких сладких рожков в себя, временами высовывая язык и подхватывая подтаявшие капли.

И так это вкусно у нее получалось, что встречные прохожие тут же выстраивались в очередь к лотку со льдом и в срочном порядке повышали дневную выручку толстых мороженщиц в перчатках с обрезанными пальцами.

Она училась в консерватории по классу вокала, и курировавшая ее профессорша строго-настрого запрещала ей мороженое – велела беречь связки.

А ей хоть бы хны!

– Ничего с моими связками не случится. Да и как я смогу петь Кармен, если не буду есть мороженого? Откуда же взяться на сцене роковой страсти, если самой себе отказывать в любимых вещах?

– Ну где тут логика? – вопрошал он.

– Я не живу логикой, я живу языком, – отвечала она и снова высовывала свой розовый болтливый лепесток, чтобы лизнуть промокшую вафельку.

Они жили рядом и не имели обыкновения переписываться. А все-таки пришло время, когда понадобилось прибегнуть и к эпистолярному жанру.

Было это так.

Почти перед самой свадьбой, которую они собирались отметить без пышности, по-домашнему и со множеством сортов мороженого на столе, Тамара отправилась на гастроли.

Это был ее первый оперный сезон.

Кармен ей, конечно, пока не дали – пела она няню в «Онегине». Но и этой ролью гордилась. А тут первые гастроли. В захолустье, на поезде, но все-таки с театром.

Разместили артистов в двух смежных купейных вагонах. И он лично провожал ее на вокзал и уговаривал несимпатичного солиста уступить даме нижнюю полку.

Ах, если бы все иначе тогда обернулось!

Ночью полка с солистом упала прямо на Тамару. Солист отделался ушибами, а Тамаре не повезло. Несколько переломов и тяжелейшее сотрясение мозга.

Переломы – ерунда, зажили за полгода. Правда свадьбу, конечно, пришлось пока отменить.

А вот с головой дело обстояло хуже: у Тамары обнаружились провалы в памяти и временные помрачения рассудка.

Его она помнила и продолжала любить, но все чаще и чаще впадала в панику и воображала себя кем-то другим.

Ее отправили в санаторий со специальным уходом. Оттуда она и писала ему письма. Иногда очень лирические, иногда безумные. Но ему было все равно – он плакал над каждой строчкой и тех и других.

«Мой дорогой! – писала она. – Ты сидишь в оркестровой яме и не знаешь, как мне одиноко. Я стою прямо над тобой на сцене из искристого льда. С меня сняли туфли, и мои голые ноги примерзают ко льду. Холодно. Я перебираю ногами, и кожа лопается, обагряя сцену каплями.

Я загадала: если ты догадаешься, сколько капель крови упадет с моих ног, тебя выпустят из ямы и ты сможешь меня найти и забрать.

Только как мне сказать тебе об этом условии? Я же не могу говорить – только петь. Вот я и пою. Ария итальянская, а ты, глупыш, совсем не знаешь этого языка. Может быть, если я буду вставлять по знакомому слову в каждой строчке, ты услышишь и разгадаешь мой шифр?

Но нет. Я знаю, что тебе заткнули уши. Ты и играешь-то невпопад. Я слышу. Это твой тромбон фальшивит?

Да нет, что это я? Ты же не играешь на тромбоне. А на чем ты играешь? Что-то я забыла.

Ну да, конечно. Ты играешь на кофемолке. Я помню, как ты извлекал из нее хрустящие звуки. Когда это было? До нашей свадьбы или после? А мы вообще женаты?

Ох, я догадалась. Ты женат на кофемолке, а со мной у тебя все несерьезно. Пожалуйста, напиши мне правду. Я ведь тебя все еще люблю, хоть ногам и холодно.

Твоя няня».

Он помнил большую часть ее писем наизусть. И все-таки ужасно, что их забрали. В них сохранились ее прикосновения, ее смутный выцветший запах.

Целая связка писем. Все, которые она успела написать ему в жизни.

А жизнь ее оборвалась очень рано – прямо там, в санатории, она утопилась в горячей ванне.

Может быть, поначалу просто хотела согреть замерзшие ноги, а потом решила, что так будет лучше?

Или запланировала все еще до того, как наполнила ванну? Поняла, что это единственный доступный способ с учетом решеток на окнах и отсутствия колющих и режущих предметов?

Он был безутешен. Он был готов терпеть ее, даже и с бредом про кофемолку. Только бы она была рядом и доверяла ему пересчитывать веснушки на своих плечах.

Но не сложилось.

Больше он никого не любил. Встречался с парой женщин, но жениться не смог. Да разве можно было жениться на ком-то, кто не умеет правильно слизывать капли с подмокших вафель?

Подходя к дому, старик заметил хрупкую фигурку, летящую ему навстречу и приветственно машущую рукой.

Он скользнул по ней мимолетным взглядом и прошел мимо, ссутулившись не по годам.

– Нет, ты представляешь? – спросит потом Кирочка у Евгения. – Я пошла его проведать, увидела, обрадовалась, а он сделал вид, что мы не знакомы. Как он мог?

– Он все правильно сделал, – ответит Евгений. – Он беспокоился о твоей безопасности.

Богу богово, кесарю кесарево.

Он был двумя ипостасями в одном лице, и ему, соответственно, причитались обе доли. И с тех пор как совершил свое первое убийство у инкассаторской машины, эти доли только росли.

Он ведь правильно тогда все рассчитал, догадался, на чем можно сделать самые большие деньги и самую большую власть.

Некоторые дураки считают, что верный товар – оружие или драгоценные стекляшки. Вздор. Любой бизнес может провалиться. Кроме этого. Потому что он торгует верой. А вера бесценна, и за возможность верить люди сами отдадут тебе все, что имеют.

Тебе же остается только решать, что бы такого у них взять. Их деньги, их таланты, их девственность, их жизнь на десерт. Будь только хорошим Богом, достойным конкурентом другим богам, и ты получишь все. Так, что даже и надоест.

Вот об этом он часто задумывался в последнее время. Надоело? Или еще не надоело? И что делать потом, когда уже совершенно точно надоест?