Торн услышал крик Ивы далеко от библиотеки. Он не походил на плач, а был полон такого ужаса и боли, что сердце подскочило к самому горлу. Не рассуждая, он бросился на звук. Крик не прекращался ни на миг. Взлетал к потолкам, отражался от зеркал и разбивался об плиты пола.

Страх за подругу подгонял воина. Он с ужасом подумал, что могло привести уравновешенную знахарку в такую панику.

Наемник ворвался в библиотеку и увидел склонившегося над ней незнакомца. Девушка отбивалась яростно, но силы были слишком неравны. Торн зарычал и, откинув попавшийся на дороге стул, бросился на насильника. Тот услышал и обернулся.

– Прочь от нее!

И без того нечеткие черты лица призрака превратились в звериную маску. Видя, что нежданный защитник достает на бегу меч, неизвестный выхватил из ниоткуда кинжал и запустил его в воина. Торн смог уклониться. На него тут же обрушился книжный шкаф. К счастью, и его «вассал удачи» заметил вовремя, успев отпрыгнуть в сторону. Железный и призрачный мечи столкнулись так, что полетели искры в разные стороны.

– Моё!!! – взвизгнул призрак. – Всё моё!!!

Оружие столкнулось вновь. Зазвенели в замысловатой мелодии мечи, ноги пустились в непонятный непосвященному пляс, а воздух наполнился отборной бранью. Торн всей кожей ощущал злобу противника, но один взгляд на сжавшуюся в уголке подругу наполнил его такой яростью, что куда там какому-то призраку, пусть и управляющемуся мечом с поразительной ловкостью. Обманный удар, и железо пронзило призрачную плоть. Крик ввинтился в уши. А неизвестный начал таять серой дымкой. Однако он не пропал на веки вечные, а поднявшись вверх, застыл на портрете напротив стола в гордой позе, сверкая нарисованными злыми глазами.

Убедившись, что картина – это действительно картина, и она не представляет опасности, Торн обернулся к девушке. Ее глаза превратились в черные провалы. Взгляд остановился на портрете. Ее трясло безостановочно. И было похоже, что еще немного, и она просто свалится в обморок.

Торн бросился к ней, прижал к себе. Она нисколько не сопротивлялась, хотя имела на это все основания. Но, очевидно, шок был столь велик, что девушка позволила себе принять это нежданное утешение, пусть и от того, кто сам обидел ее не меньше. Знахарка прижалась к сильному мужскому телу.

Он подумал, что теперь привести ее в нормальное состояние будет практически невозможно. И займет это невесть сколько недель. В этот же момент Ива подняла голову, посмотрела на рыцаря, потом на портрет и произнесла:

– Это был не ты.

– Не я? – не понял тот.

– Там, в коридоре. Это был не ты. Я теперь понимаю, кого напомнило мне твое лицо, когда… ну ты понял. Так вот – это его, – она кивнула на картину, – мы видели в зеркале. И он – это был ты. В тот миг.

– Но… но… как же так?

– Не знаю. Я же еще не маг. Думаю, он как-то воздействовал на тебя. Призраки, хоть и могут быть материальны, питаются, набирают силу за счет эмоций живых людей. По крайней мере, в большинстве случаев. Этому негодяю была нужна не я. Ему нужны были мой страх, мое отчаяние, моя боль. Твоя ярость. Желание, злоба… и прочее, – смутилась ведьмочка. – Разве ты так не думаешь? Или… я ошибаюсь?

Ее голос дрожал. Торн с невероятной осторожностью коснулся ее щеки:

– Я боюсь причинить тебе боль. Вновь. – Она не оттолкнула его руку. Он осмелел и заправил светлый локон за ушко. – Я боюсь, что эта ярость и ненависть – мои. Мне страшно подумать, что я действительно способен на такое.

Ива покачала головой:

– И мне страшно.

После этого происшествия портреты, изображающие сего господина, перестали быть безликими. Ива с ужасом думала о том, что должно произойти, чтобы все остальные картины обрели лица.

Самое неприятное же было в том, что отношения между воином и знахаркой стали невыносимо натянутыми. Оба были предельно вежливыми, но настоящая теплота пропала. Ива так и не смогла заставить себя забыть жестокость его рук, а он не мог простить себе того же. При этом оба страдали от этой холодности. Они ходили кругами, не представляя, что теперь делать.

Торн смотрел на нее преданным виноватым взглядом побитой собаки, а у Ивы на глаза наворачивались слезы, когда она видела его в одиночестве сидящего в кресле у камина или стоящего на замковой галерее, но стоило ему случайно коснуться ее кожи, как девушку всю передергивало. Он не мог этого не замечать, а ей не удавалось перебороть эту реакцию.

В подобных мучениях прошел не один день. Ива сама себе стала казаться маленькой, беззащитной и забитой. В конце концов, она не выдержала. На кухне травница обнаружила огромную бутыль самогона и притащила ее в облюбованную ими гостиную. Торн воззрился на эту картину с немым ужасом.

– Всё! – непререкаемо заявила маг. – Проблему надо решать.

Следующие несколько часов они самоотверженно закачивали в себя и друг в друга эту гадость.

Результатом этого действа, как, собственно, и планировалось, оказалось полное отпирание душ. Ива, чуть ли не рыдая, рассказала Торну про костер и толпу, про вечное ожидание подлости со стороны людей, про нелюбовь односельчан, про сомнения и страхи.

Рыцарь как мог утешал ее, говорил хорошие слова, прижимал к себе. Короче, для девушки вечеринка удалась.

Торну потребовалось больше времени и жидкости для развязывания языка.

– Как ты думаешь, кто я на самом деле? А, знахарка?

– Ты… эт-та…во… вассал этой… удачи. Во! Сам сказал. Я помню. Помню-помню… Когда же эт-та было? – Задумываться было тяжело, поэтому Ива решила не повторять столь мучительных попыток. – Не помню. Я тебе все равно не поверила. Не, в том смысле, что, может, ты и живешь… э-э-этим, но… это еще не все… Вот! – Ива была вправе гордиться столь длинным монологом.

– Девочка моя! – умилился рыцарь. – Только ты меня понимаешь. Моя ведунья. Дай, я тя поцелую!

Торн смачно чмокнул ее в щеку. Ива прижалась к его рубахе, чувствуя себя по-настоящему счастливой.

– Я же не простой воин, знахарка. Я даже не младший сын, как ты наверняка подумала. Малышка, я же урожденный граф. Первенец. И мать у меня графиня или баронесса?.. Не помню… Только сделали они меня вне брака. Потрахались в свое удовольствие. А отец на матери не женился. Она тоже хороша. Родила меня тихонько и отдала чужим людям, сама вышла замуж удачно и никогда больше обо мне не вспомнила. Меня воспитывал брат моего отца. Но, как и большинство младших братьев, он был почти нищ. Рано умер. Зарубили на какой-то войне, где он воевал в составе чьей-то дружины. По его стопам и я пошел, потому что больше ничего не умею. Думал – ладно, я бастард, ну и что?! Завоюю себе и земли и титул. И покажу этим высокородным выродкам от чего они отказались… – Он горько ей усмехнулся. – Но сама видишь, моя милая, годы идут, а я так и не добился ничего. Даже не смог найти себе влиятельного покровителя. Не научился подчиняться. Уже не раз был ранен. Сколько еще лет мне осталось? Еще немного – и меч уже не так легко будет ложиться в ладонь. А кому нужен старый вояка? Скажу тебе по секрету, я и воин-то не очень хороший. Не, не плохой. Плохие до моих лет не доживают. Но не выдающийся. Чего-то мне не хватает. И чем дальше тем больше, я думаю о доме. О том месте, которое можно назвать таковым. У меня его нет. А хотелось. Я хотел бы, чтобы было на всем этом свете хоть одно место, куда бы я смог возвращаться. Где бы меня ждали, где любили, почти безусловно – такого, какой есть. Как это банально, моя милая Ива. Это так банально. Мне огоблинела пыль дорог. Я не желаю больше слышать звон оружия. Разве что на тренировках или защищая свой замок. Да, я хочу иметь замок, а не какую-то каморку. Я хочу идти по галерее с портретами предков и думать о том, что мне нечего будет стыдиться, когда приду на их суд. Я хочу рассказывать о них своим детям на ночь. Хочу, чтобы мой замок был оплотом для тех, кто нуждается в защите. Хочу, чтобы вассалы любили меня за мои качества и называли «своим». Своим, понимаешь? Я всегда был чужим. Слишком циничным. Слишком тщеславным. Слишком гордым. Слишком благородным порой. В общем, всегда не таким, как мне хотелось бы. Я мечтал, чтобы мои выросшие сыновья возвращались в мой замок, привозили друзей и с гордостью говорили о нем и обо мне, и чтобы мой замок и люди в нем были семьей, связанной не только кровными узами – по сути это так мало – а любовью, долгом, памятью и счастьем. Понимаешь, моя милая?