Петя вздохнул, вновь извлек свой метр и начал отмерять расстояния от тайника до различных стен.

— К чему вы это делаете? — заинтересовалась я.

— Может, удастся шифр разгадать. Теперь уже из чисто научного интереса.

— Или из упрямства?

— И из упрямства! — согласился он.

* * *

— Мы ничего не трогали, так что можете не беспокоиться, — сказала я хозяину, возвращая ключ. Тот пробурчал нечто невразумительное себе под нос и, не прощаясь, захлопнул дверь. Но, как и при встрече, тут же высунулся из-за двери обратно:

— Книгу-то нашли?

— К сожалению, нет.

— Надеюсь, вы понимаете, что я за эту книгу никакой ответственности не несу и платить за нее не собираюсь? Потому прошу меня больше не беспокоить.

— Фу, какой жадный! — сказал Петя ему вслед. — Все боится, как бы с него деньги не стали требовать. Может, нам по поводу книги в гостиницу зайти?

— По поводу какой книги? — растерялась я.

— Это ж надо! — сам себе удивился Петя. — Так увлекся, что забыл, что никакой книги нам не нужно.

— А в гостиницу заглянуть нужно. Просто затем, чтобы узнать, не съехал ли наш подозреваемый и оттуда. Придумаете, как о том спросить, или мне с вами пойти?

— Справлюсь, — обиженным тоном ответил он. — Не велика задача. Я, между прочим, постарше вас буду.

— На два месяца? Стоит этим кичиться?

Мы стали препираться, сначала едва ли не всерьез, а после смеху ради. Отчего-то нам не хотелось обсуждать результат нашего следствия. Может, оттого, что он нас разочаровал, но скорее оттого, что о таком результате стоило подумать в тишине и спокойствии, а уж после начинать спорить.

В следующий раз мы встретились с Петей в библиотеке. Мороз усилился, гулять по улицам не было никакой возможности. А в библиотечном зале было тепло и никто не мешал. Мы устроились в самом дальнем безлюдном углу, чтобы и самим никому не мешать. Но все равно говорили тихо, что для меня привычно: сказывался суфлерский опыт и дедушкины наставления в нем. А вот Петя вскоре стал сипеть. Пришлось ему объяснить, что не надо напрягать связки и шептать, достаточно говорить тихо, с таким расчетом, чтобы тебя слышал тот, с кем ты говоришь. Он понял, и впредь ему уже не нужно было откашливаться через каждую фразу.

Впрочем, для начала больше пришлось говорить мне, потому что Петя вдруг стал проявлять дотошность и потребовал в который уж раз рассказать все, что я видела и слышала, все, что знала, все, что мне показалось необычным. Я в надежде, что и меня может осенить здравая мысль, если припомню все события того дня еще раз, отказываться не стала. Начала с момента, как мы с Петей расстались после их с отцом отъезда, и закончила тем, как вернулась домой. Даже разговор с дедушкой пересказала, потому что были в нем непонятные для меня слова. О том, что нужно поклониться иконе Пресвятой Иверской Богоматери. Петя многое помечал в своем блокноте, наконец отложил его в сторону, подпер голову рукой и сказал:

— Мне вот что больше всего непонятно: куда мог подеваться пистолет? Театр обыскивали. Обыскивали и самого Микульского, и всех прочих.

— А вот и не всех. Ситуация была весьма щекотливая. В театре было очень много уважаемых людей, начиная с губернатора, заканчивая другим начальством. Купцы известные, опять же. Полиция не могла позволить себе обыскивать всех поголовно. Самым важным из гостей тут же разрешили покинуть театр, и многие этим воспользовались. Их никто всерьез подозревать не собирался, а уж обыскивать тем более. К тому же, как я поняла со слов Дмитрия Сергеевича, они были уверены, что раз преступнику не удалось сразу покинуть театр, то револьвер он просто где-то спрятал. Потому и предложили мужчинам добровольно разрешить себя обыскать, ни на что особо не надеясь.

— Но ведь все мужчины согласились. И Микульский тоже. Значит, пистолета у него не было. Так куда же он пропал? Не мог же его увезти кто-то из тех, кто уехал из театра с разрешения полиции?

— Вы забываете, что женщин никто и не подумал обыскивать, — напомнила я.

— Даша, вы же не хотите сказать, что сообщником преступника была женщина?

— Отчего нет? Потом, я надеюсь — нет, я всерьез полагаю, — что женщина эта была невольным помощником. Ее просто под благовидным предлогом попросили положить в сумочку некий предмет, о сути которого она ничего не знала.

— Как же так? — удивился такому предположению мой собеседник — Не знать о сути револьвера?

— А вот посмотрите.

Я раскрыла перед ним заранее заложенную страницу библиотечной книги. Книга была издана в Германии в прошлом году (удивительно, каким образом она успела попасть в Сибирь!) и целиком и полностью была посвящена пистолетам и револьверам. На открытой странице был красивый рисунок небольшого револьвера, лежащего в аккуратной деревянной коробочке. Выглядело все это детской игрушкой, но на деле это был самый настоящий револьвер.

— Как вы думаете, можно найти благовидный предлог, чтобы отдать даме на хранение вот такую изящную шкатулку?

Петя покивал головой, прочел подпись под рисунком и спросил:

— Из такого было совершено убийство?

— Именно из такого.

— Изящная штуковина. Даже красивая. А поди ж ты, трех человек из нее убили. Интересно, кому же убийца оружие отдал в театре?

Я задумалась, но не потому, что мне не был известен ответ. Мне почему-то не хотелось вслух называть это имя. Хоть я и уверяла, что содействие, оказанное преступнику, было невольным, но сама в том до конца уверена не была. Но Петя догадался обо всем сам:

— Стойте, Даша! Ведь Николя Массалитинов говорил, что Микульский поклонник госпожи Никольской. Неужели…

— Вы правы. И тому есть еще одно доказательство. Газеты, которые я просматривала, ну те, из которых я про алмазы вычитала, берут в библиотеке не часто. Последним, кто их брал передо мной, была как раз госпожа Никольская. И брала она их вскоре после нашего приезда в город.

— Им-то зачем было в газетах рыться? Он же заранее знал и про тайник, и про дом, где он находится.

— Это мы так думали, причем совершенно безосновательно. Мне кажется, что он не знал в точности, в каком доме находится тайник, и ему пришлось этот дом разыскивать. Мог и не знать, что в том тайнике может находиться. Или не был уверен, что овчинка будет стоить выделки: там и пачка любовных писем могла быть спрятана, а вовсе не драгоценные камни. Вот и попросил свою знакомую найти какие-нибудь сведения на эту тему. Заметку, где про алмазы сказано, даже ногтем подчеркнули.

Петя вдруг погрустнел.

— С чего это вы в тоску впадаете? — спросила я.

— Да мне госпожа Никольская нравилась раньше. Когда Офелия утопилась, я даже прослезился. А теперь я на нее и смотреть не смогу, все будет казаться, что у нее револьвер в сумочке. И не могла она не догадаться обо всем. Ну, хорошо, пусть не обо всем. Если в театре убийство было, а ей на хранение шкатулку давали, то могла бы и догадаться, что в ней. Если, конечно, от любви не потеряла голову совершенно.