С леденящим звоном от неба, в плоть которого вперились мертвые глаза Каина, откалывались словно кусочки зеркала, за которыми обнажалась невообразимая пустота, в которой лишь угадывалось присутствие бесконечно увеличивающегося числа иных мест; наверняка далеких и странных, но связанных с этим.

* * *

В уютной маленькой комнате за широким и внушительным столом из ясеня сидит некто взъерошенный и нервный, пишет – пишет, судя по жестам и мимике, пьесу. А судя по трясущимся рукам и нескольким пустым бутылкам на полу у батареи – драму, основанную на реальных событиях. Иногда оставляет работу и поворачивается к окну. Так и не вспоминает о том, чтобы поставить несколько дополнительных будильников; а ведь засиживаясь настолько допоздна, он здорово рискует проспать работу, заснуть в экстренно вызванном поутру такси и уехать куда-то совсем не туда, куда бы он хотел. Глядит в окно, выглядывая в небе какие-то особенные звезды, наверное, не наблюдаемые отсюда. Прислонив лоб к холодному стеклу, что-то шепчет. Молит о чем-то. Вот только там, где были видны эти звезды, его уже никто не слышал.

В то время каждую ночь небо было усеяно звездами, становившимися невольными свидетелями тех или иных событий среди всего безумия происходящей истории, но те звезды, для которых все и совершалось, были все так же скрыты – скрыты навечно для этого знающего о своих богах мира и всех его обитателей.

Время с заметным усилием продолжало идти, скручиваясь пружиной в преддверии минуты, когда звон траурного колокола положит конец этому абсурду. Ветер времени гнал воды Леты все дальше и дальше – к водопаду, в самом низу которого зиял искусственный разрыв в ткани вселенной, пожирающий реку и что угодно другое, чему не повезет угодить в него. Куда вел этот разрыв, было ли это что-то наподобие червоточины, кротовой норы? И мог ли кто-нибудь пройти сюда – оттуда? Кто знает, кто знает. Однако сейчас в глубине разреза, если подойти достаточно близко и присмотреться, можно было заметить далекую тень какого-то места, куда, вероятно, можно было попасть, если пройти через проход и каким-то образом уцелеть в его недрах. Приблизившись почти вплотную, можно было различить вполне отчетливые очертания той стороны: низвергающиеся с окутанных серыми тучами небес потоки пламени, вспарывающие воздух тусклые вспышки молний и даже некое почти осязаемое ощущение. На что же оно было похоже?..

Был уже поздний вечер, когда из кабинета на втором этаже современного офиса вышел человек, который проводил в этом кабинете большую часть своего рабочего дня. Он обошел все помещения, проверяя, ушли ли домой все штатные сотрудники. Заперев все двери, он подошел к автомату с кофе и набрал на пульте какую-то комбинацию. Панель стены справа от автомата отъехала в сторону, открывая взгляду слабо освещенный коридор с ведущей вниз лестницей. Человек спустился по ней к единственной двери, стальной и бронированной, с узким окошком примерно на уровне глаз, четыре раза постучал. Окошко открылось, и человек обменялся с тем, кто находился за дверью, несколькими короткими фразами, после чего принял через окошко тонкую стопку бумаг и, развернувшись, поднялся назад в основной коридор офиса, при помощи еще одной комбинации на пульте аппарата с кофе вернув панель стены на место – так, что никто бы не подумал, что за этой панелью что-то есть. Он направился на балкон, сел в кресло и бегло просмотрел содержание полученных документов. Удовлетворенно хмыкнув, человек вернулся к первой странице и принялся читать первую расшифровку.

“История, которую я собираюсь вам рассказать, не только не принадлежит мне (забавно, но я услышал все это вчера от человека, с которым мне выпало делить купе в поезде, что ограничивает мое авторское участие от первого лица этим коротким комментарием в скобках, в то время как остальная часть текста за их округлыми границами – дословный пересказ со слов моего странного попутчика, который – не уверен, желаете ли вы знать, но все же – только завершив свой рассказ, сошел на ближайшей станции и бросился под встречный поезд), поскольку я прочел ее, когда так же, как и сейчас, ехал в поезде, а мой сосед по плацкарту на нижнем месте достал из сумки на поясе конверт, из которого извлек кучу листов бумаги, и принялся их внимательно читать, почти изучать, делая при этом пометки в маленьком блокноте, и я, слегка свесившись вниз, сумел не отстать и зафиксировать в памяти все детали истории, которую эти листы хранили, и даже когда через пару часов этот человек, спрятав блокнот и ручку в карман рубашки, а листы в конверте – в сумку, сошел на станции, за которой даже поздним вечером через запотевшее окно угадывался пасторальный пейзаж, я помнил все в точности; но даже историей в полном смысле этого слова не является: у нее нет ни обычно свойственного историям начала, за которое я мог бы ухватить ее, усадить напротив и начать описывать, ни сколько-нибудь внятного завершения.

Она просто существует где-то во времени, замкнутая в бесконечно вертящийся круг, с каждым оборотом выглядящий несколько иначе, чем во время предыдущего; или же находится за пределами времени, где сложно быть уверенным в том, что у сюжета вообще есть какие-то детали, которые можно было бы при помощи языка перевести в текст.

Ее природа туманна и загадочна, как и действующие лица. Что вы о них скажете: это люди, отдельные личности с собственными мыслями и чувствами, или это просто оторванная от реальности пьеса в бессчетном числе актов, что разыгрывает у себя в воображении одно-единственное существо, таким чудным способом спасаясь от скуки посреди… Ну, в общем, посреди чего бы оно ни сидело в своем, должно быть, тоскливом одиночестве? Вдруг никаких персонажей и нет, а история эта – как мышеловка, ловушка для каждого, кому хватит неосторожности ее прочесть, уже всей пустотой своей западни выжидающая, чтобы сделать героями любого из вас?

А что насчет самих событий, которые происходят с персонажами или персонажем, они-то хоть существенны и важны, или же действие второстепенно, а значение имеет только сам факт наличия у рассказчика желания выразить что-то, что ему страшно, не позволено совестью или здравым смыслом, невозможно, в конце концов, выразить прямо, рискнув при этом рассудком?

Может это и не желание вовсе – кому какое дело до желаний – а потребность, нужда в раздирании себя на части в попытке описать вещи и ощущения, неподвластные возможностям испытывающего их организма – если это организм?