эксцентриков не встретишь на страницах ее книг. Роджер Экройд «шефствует» над крикетными матчами, а деньги он, человек не бедный, хранит в картонке из-под воротничков. Мисс Марпл каждодневно подсчитывает число паучьих пряж под карнизом. Ее с детства научили носить корсет, поэтому ходит она, как мы бы сказали, точно аршин проглотила: держится прямо, никогда не позволит себе откинуться на спинку стула. К мужскому полу великая сыщица относится со стародевическим предубеждением: мужчины, по ее мнению, «являют собой категорию, разительно отличающуюся от ее собственного пола».

Агата Кристи – превосходный карикатурист; как тут не вспомнить и Стерна, и Джейн Остен, и, конечно же, Диккенса. Когда у Каролины, сестры доктора Шеппарда («Убийство Роджера Экройда»), с присущим ей «инстинктом мангусты» дергается кончик носа, это значит, что ее что-то заинтересовало. Эмили Аранделл («Немой свидетель») обращает на себя внимание забавной несочетаемостью прямой спины с живыми манерами. У Софьи Леонидис («Скрюченный домишко») «воинственный, выдвинутый вперед подбородок» – так и ощущаешь ее необузданный нрав, жадное любопытство. Мисс Гросвенор («Зернышки в кармане») «плывет, держа перед собой поднос, будто исполняет ритуал жертвоприношения». На лице мисс Сомерс из того же романа «отпечаталось кроткое, овечье беспокойство». 27-летний герцог Мертонский («Смерть лорда Эджвера») «гораздо больше походил на болезненного молодого продавца из галантерейного магазина, чем на герцога», а мыловар в Льеже, напротив, «как две капли воды похож на крупного финансового воротилу» («Миссис Макгинти с жизнью рассталась»). Жюль и Санча, танцоры из «Красного адмирала» («Паркер Пайн, детектив»), исполняют дикий испанский танец «Сон вырожденца» – сцена гротескная, отчетливо кинематографическая. В устах Виктора Дрейка («Сверкающий цианид») «самая возмутительная мерзость выглядит невинной шалостью», а Розмари Бартон из того же романа принадлежит к той породе девушек, которые «ежедневно за завтраком ожидают от вас признания в страстной любви». Миссис же Саммерхейз, хозяйка гостиницы в Лонг-Мэдоуз («Миссис Макгинти с жизнью рассталась»), будто списана у Диккенса: «рыжеволосая, веснушчатая особа со счастливо-отрешенным выражением лица, которая всё время что-то разыскивает, отчего пребывает в состоянии тревожной озабоченности».

Бывает, ирония автора направлена на себя или на своих собратьев по перу. Ариадна Оливер, в прошлом ассистентка Паркера Пайна из романа «Карты на столе», как и ее создательница, любит играть в бридж, безмятежно грызть, сидя в ванне, яблоки, ругать театр и сочинять криминальные романы с сухопарым, долговязым финном-вегетерианцем Свеном Хьерсоном в роли сыщика. Она импульсивна, резка, всё знает наперед и превозносит женскую интуицию. В романе «Миссис Макгинти с жизнью рассталась» миссис Оливер вслед за Кристи жалуется Пуаро на театральных режиссеров, которые «берут твоих героев и заставляют их говорить то, что они бы никогда не сказали, делать то, что они никогда бы не сделали, а начинаешь возражать, слышишь: “У театра свои законы”». В отличие от Пуаро или мисс Марпл, миссис Оливер торопит события: «Дайте мне день-другой, – говорит она Пуаро, – и я принесу вам вашего убийцу на тарелочке»[38].

Авторам детективов и их героям от Агаты Кристи иной раз крепко достается – уж она-то неплохо изучила их слабости и общие места, которые прекрасно поддаются пародии. На вечеринках, вспоминает Розалинда, Агата пародирует своих коллег посредством поэзии нонсенса – стихов Эдварда Лира, Льюиса Кэрролла, Хилари Беллока. Делает это и на бумаге: в одном из писем упоминает некоего незадачливого автора, который «берется за “Тайну седьмого трупа”». Или ссылается на детективный роман, в котором «у суперсыщика вся комната непременно усыпана рубинами, жемчугами и изумрудами, полученными от благородных клиентов королевской крови».

Агату Кристи, о чем мы уже упоминали, критики, случалось, обвиняли в пресности, бледности, неяркости, излишнем прагматизме ее прозы. Ни тебе запоминающихся пейзажей в духе «реализма симптомов», когда убийство сопровождается или предваряется проливным дождем, шквальным ветром, бурей на море. Ни тебе эротики, которая отлично сочетается с преступлением, подогревает к нему интерес. Нет и кровавых разборок: убийств в книгах Кристи предостаточно (собственно, нет убийства – нет книги), а вот кровь отсутствует. Писал же большой любитель и автор детективов Джон Бойнтон Пристли:

«Истинных ценителей привлекает в детективе не криминальная атмосфера, а логика, ребус; реки крови нам не по нутру».

Вот и Кристи «реки крови» не по нутру, ее интересует не «простое искусство убивать», по Чандлеру, а сложное искусство искать убийцу. Действительно, что может быть проще, чем убить, особенно с точки зрения равнодушных к делу, очерствевших душой полицейских и сыщиков-профессионалов. Сказал ведь Ниро Вульф в романе Рекса Стаута «Слишком много поваров»:

«Нет ничего проще, чем отправить человека на тот свет; трудности возникают, когда надо замести следы».[39]

И, добавим от себя, когда надо идти по следу.

Романы писательницы экономны, информативны, скупы на эмоции, не натуралистичны; они, говоря языком кино, – не цветные, а черно-белые. Это не «крутые» детективы соотечественника и учителя Чандлера Дэшила Хэммета, в которых нет, пожалуй, ни одной главы без жестоких потасовок, сведения счетов, смакования бессчетных, на все вкусы, убийств, истязаний, мордобоев.

Соответственно, и язык у Кристи прост, суховат, не метафоричен – не зря же ее, как и Сименона, рекомендуют изучающим английский, – однако встречаются в ее простой, на первый взгляд незамысловатой прозе и исключения. Мистер Феррар («Убийство Роджера Экройда») «знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник», чем и пользуется шантажист Шеппард. «Город (Лондон. – А.Л.) представлялся ему сверкающим искусственным брильянтом, вставленным в сомнительного вида оправу» («Убийство на Рождество»). Тереза Аранделл («Немой свидетель») «прижимается к морщинистой щеке тетушки молодой, равнодушной щекой». «Равнодушная щека» – отличный, согласитесь, образ. Юная посетительница Пуаро («Тайна третьей девушки») «покачивается, будто ночная бабочка в свете лампы». Толстый, лысый Джордж Пэкингтон («Паркер Пайн, детектив»), пытаясь изобразить современный танец, «пыхтит и чуть ли не дымится от усердия». Неразговорчивый Реджинальд Уэйд из того же романа, подергивая усы, глядит на мистера Пайна страдальчески – «глазами бессловесного животного». Но, повторимся, это не более чем исключения. Роман Агаты Кристи не мог бы начинаться с такого, например, пассажа:

«На судейском столе кровавыми пятнами рдели розы… Иссохшее, птичье личико судьи, иссохший голос, иссохшие старческие руки со вздутыми венами. Темно-пурпурная мантия оттеняла яркость роз…»[40]

И Макс, и до него Арчи, и особенно Розалинда не раз упрекали Агату в том, что она наивна, о людях судит поверхностно, легко увлекается. Может быть, это и так – близким виднее. Но в литературном пространстве наивной, поверхностной, увлекающейся Агату Кристи никак не назовешь: она, как и ее сыщики, прозорлива, наблюдательна, сдержанна, остра на язык. У нее, как говорил Свифт, «каждое слово на своем месте». Острота эта в первую очередь проявляется в диалогах; не потому ли ее романы