— Это тебе для съемок.

Размер шелковых рубашек подогнали в магазине. Продавец несколько раз повторил Нива историю о том, как в компании своего друга-актера он ездил на один из островов Тихого океана ловить тунца. Он рассказывал занятные на его взгляд истории о том, как этот актер во время рыбалки чуть не упал в море и местные жители выставили его на посмешище, как они устроили вечеринку, сидели вокруг чучела тунца и ели копченую рыбу, как на этой вечеринке он вставил себе в зад неоновую трубку и изображал глубоководную рыбу. Нива умело поддакивала и уговорила его на пять процентов скидки.

— Теперь ты должен выглядеть шикарно, уж постарайся, — сказала она Хаси в машине.

Запястья Нива, казалось, принадлежали другому человеку, на них было много морщин. Хаси не мог оторвать от них взгляда.

— Теперь ты должен быть модным. Мода — самое бесполезное развлечение на земле и потому самое приятное. Знаешь, зачем наряжаются и делают макияж? Для того, чтобы все это с себя снять и обнажиться. Для того, чтобы люди, которые на тебя смотрят, могли это представить. А когда раздеваются, моют лицо и ползают как собаки — опять приходят к абсолютному нулю. Этим мода и хороша, — после этих слов Нива впервые рассмеялась.

Съемки рекламного ролика проходили в студии, где стоял огромный макет Токийской башни. Хаси сказали, что приготовления еще не закончены и у него есть время, и он пошел бродить по соседним павильонам. На фоне пластиковых декораций в виде арбузного поля, мигавшего электрическими лампочками, танцевали борец сумо и беременная женщина. Хаси спросил у мужчины с сотовым телефоном в руках, что здесь снимают; оказалось, рекламу успокоительного лекарства. В соседней студии повисший на башне танка орангутанг размахивал знаменем. Однако стоило кинокамере начать движение, как орангутанг спрыгивал с танка. Дрессировщик посредством куска сахара пытался разъяснить орангутангу его задачу, но, как видно, у него ничего не получалось. Наконец дрессировщик заявил, что из-за слишком яркого света орангутанг не может успокоиться. Было решено приглушить свет, а когда начнется движение кинокамеры, вновь включить все софиты. Студия погрузилась в полумрак, орангутанг протяжно заскулил. Дрессировщик в отчаянии пытался заставить его ухватиться за башню. Правой рукой он должен был держаться за танк, левой — размахивать знаменем. Когда зажгли свет, женщины в студии вскрикнули. Бурая обезьяна левой рукой дергала себя за половой орган. Хаси рассмеялся. Подошла Нива и сказала, что приготовления закончены и он может возвращаться. Увидев орангутанга, у которого только на половом органе не было шерсти, Нива поджала губы. Хаси перестал смеяться. Навстречу им шли девочки-близнецы, с ног до головы намазанные маслом. Они несли на головах корзинки с фруктами и плакали, у одной изо рта торчал градусник. Мужчина, с виду их менеджер, кричал за их спиной:

— Молоко! Нужно материнское молоко! Сволочи, нужно достать молоко!

Когда девочки в купальниках поравнялись с ними, Хаси почувствовал острый запах пота. Обернувшись, он увидел, как из корзинки одной из девочек падает дыня. Дыня упала прямо к ее ногам. Мякоть дыни брызнула на пальцы с красным педикюром. Девочке стали вытирать ноги, а она, заметив, что Хаси наблюдает за ней, рассмеялась прямо с градусником во рту. Хаси не смеялся.

В ту ночь Хаси впервые в жизни пил спиртное. Съемка рекламного ролика продлилась на три часа дольше, чем намечалось, и закончилась глубокой ночью. После ужина Нива пригласила его в бар под крышей небоскреба. По настоянию оператора всю съемку ему пришлось улыбаться.

— Как я устал, — признался Хаси.

Нива посоветовала ему не пить сок, а взять спиртного. Хаси ненавидел алкоголь. На острове заброшенных шахт Куваяма каждый вечер пил сакэ, а потом болтал без умолку, и его моча жутко воняла. Бывало и так, что он громко и подолгу разглагольствовал о том, как ему приходилось в жизни страдать, как ему было плохо тогда и неизвестно, счастлив ли он сейчас. Потом непременно пел шахтерскую песню и плакал. Хаси думал, что выпивка обязательно приводит к таким результатам. Нива пила виски в одиночестве. Официант принес коктейль, в котором плавал кружок лимона. Его выбрала Нива.

— Чтобы успокоить нервы — то, что надо, — сказала она.

Стоило чуть пригубить коктейль, как язык начал неметь.

В пепельнице на столе лежал окурок сигареты Нива, на его кончике тлел огонек. Еще одна сигарета была не докурена, и из нее шел дым. Пальцы Нива потянулись к ней и сжали. У нее были тонкие пальцы. Хаси вдруг вспомнил, что с самого начала хотел спросить, почему руки у нее такие грубые, как у пожилой женщины.

— Можно задать вопрос? — сказал Хаси, тут же застеснялся и для храбрости одним глотком опрокинул стакан.

— У вас руки… — сказал он и тут же зашелся кашлем.

Как будто бы высыпали в горло горячий песок и переворачивают его в желудке лопатой. Нива ахнула, рассмеялась и похлопала его по спине. Когда кашель успокоился, Хаси почувствовал действие алкоголя. Окружавший их шум отошел на задний план и перестал его беспокоить, а Нива, казалось, сидит гораздо ближе к нему, чем прежде. Хаси заказал еще один коктейль. И тоже выпил его одним махом. На этот раз не кашлял. Нива захлопала в ладоши. Хаси почувствовал, как потяжелела его голова, и передумал спрашивать про руки.

Он взглянул на гладкие икры Нива. Изумительный изгиб утопал в черных лакированных туфлях. «Как красиво», — подумал Хаси. Затем его взгляд переместился на губы Нива, сжимающие сигарету. Слабый свет с потолка очерчивал контур ее лица. Официант принес чистую пепельницу. В этот момент Хаси заметил, что Нива спрятала руки под стол, чтобы официант их не увидел. Возможно, это была чистая случайность, но Хаси так не думал. Неожиданно он с грустью подумал о том, что нет в мире счастья, и ему захотелось плакать. Он терпел изо всех сил, пока эта мысль не уступила злости. Эта красивая женщина потратила на меня целый день., с каким уважением относились к ней и в салоне, и на съемочной площадке, и в магазине, она, не теряя достоинства, сумела выторговать скидку на мою одежду, она оберегала меня. А теперь она пьет виски, и у нее такие гладкие ноги, а когда смеется — такие нежные глаза, хотя взгляд и острый, и такие влажные и мягкие губы. И только оттого, что у нее старые руки, она несчастна. Не могу этого вынести. Но мне не под силу спасти этого человека, дрожащего от одиночества. Если бы я мог изменить ее руки, я бы сделал это за все то, что она совершила для меня. За то, чтобы стать волшебником, я бы все отдал. И эти шелковые рубашки, и кость Кадзуё, и свой голос. Хаси сам удивился, какая сильная ярость вскипела в нем. После этого всплеска эмоций Хаси впал в задумчивость.

Нива заметила, что с Хаси что-то неладно, и заставила его выпить воды. Хаси разлил стакан с водой, схватил Нива за руку и расплакался.

— Я ничего не могу для вас сделать, простите меня. Простите.

Хаси била дрожь, ему хотелось сорвать на ком-нибудь свою тоску. Убедившись, что никого подходящего рядом нет, он взглянул на продолжавшего тренькать пианиста. Хаси, сжимая руку Нива, повернулся к пианисту и осыпал его негромкой бранью.