Ведун встал, потянулся:

— Ладно, к Захару подамся. Он мужик справный, у него теплый уголок найдется.

Однако, повернувшись к проулку, он увидел спускающегося Одинца.

— Здрасте. А ты чего тут делаешь?

— Мамка кашу есть зовет. Остынет, грит.

— Так, накормили меня уже вроде.

— Не, не накормили, — мотнул головой паренек. — Я, как вы ругались, со двора слышал. Ну, и сказал мамке, что коли в поход на половцев не пустит, я совсем с тобой уйду.

— Молодец, — невесело хмыкнул Олег. — А мое мнение хоть кого-нибудь интересует?

— Ну, так пойдем, каша на столе, малые ужо поели, мамка разрешила.

— Ладно, пойдем…

Людмила сидела за столом с красными глазами — то ли плакала, то ли просто перенервничала. Сидела и пила хмельной мед из уродливой кружки. Увидев мужчин, налила себе еще, усмехнулась:

— Нагулялись, вояки? Ну, так садитесь, снедайте. Всё едино этим любое дело заканчивается.

Олег, с сомнением поглядывая в ее сторону, опять сел во главу стола, достал ложку.

— А малые где?

— Спят уже, чего им в темноте сидеть?

— Это верно, — согласился Середин и первым запустил инструмент в горшок.

— И зачем мы вас токмо рожаем, брюхо рвем? — глядя куда-то в темноту над полатями, спросила себя Людмила. — Зачем рожать, растить, коли вы так и норовите за Калинов мост отринуться? Живот свой на чужбине сложить, кровушкой своею степь напоить? Неправильно мир сей сложен. Нельзя, нельзя мужиков до власти допускать. Вам чуть волю дай — так и норовите глотки друг другу порезать. Почто? Ужели миром решить нельзя? Эх вы, защитнички. Вы хоть раз слезы материнские сосчитать пытались? Сколько же их из-за вас налилось… Сказывают, целое море-окиян собралось, соленое…

* * *

Одинец внял словам ведуна и следующим утром разжигал кузню уже в кольчуге, под которой темнел толстый жаркий войлок. Так и работал без всяких скидок два дня подряд: качал меха, расплющивал криницу в железный слиток, расковывал его, калил в костной муке. Работы было много: Олегу надоело рисковать непокрытой головой во всякого рода передрягах, и он решил сковать два шишака с полумасками и широкой бармицей вокруг всего шлема. На бармицу он распустил кольчугу Святогора — всё едино на спине попорчена. При дележе добычи она досталась Олегу. Кольчугу и куяк другого конокрада получил Малюта в обмен на претензии на прочее добро, а последнюю кольчугу с гордостью напялил Лабута. Затем требовалось сковать наконечники для рогатины — своей Середин всё еще не обзавелся.

Закончив заниматься железом, ведун всерьез взялся за парня: учил его держать меч и щит, не бояться остаться одному против нескольких противников и держать строй, когда рядом стоят товарищи по оружию, не рубить из-за головы, чтобы не зацепить своих же, стоящих позади. Учил тому, что для самого еще совсем недавно было тайной — удару рогатиной по врагу на всем скаку. Колол Одинец, естественно, не боевым копьем, а просто тяжелой длинной палкой в висящее на высоком дрыне соломенное чучело. Да и сам Олег, кстати, потренировался. И не просто — а в бриганте, подаренной киевским князем. Тоже начал к доспеху привыкать.

Олег не стал говорить парню, что степняки, проводящие в седле больше времени, чем на земле, способны копьем на всем скаку попасть в подвешенный на веревочке перстень. У русских мужиков сиволапых своя правда — так в брюхо али в грудь на скаку заехать, чтобы ворог и думать забыл, что дышать умеет. Благо, силушки на тяжелой работе накопилось у каждого, и метиться легкой сулицей в глаз нужды не было — можно и оглоблей в ребра.

Морозец особо не крепчал — но держался постоянно, а потому даже вязь начала сдаваться, покрываясь тонкой коркой, на которой тут же наросли снежные волны. Глубокие или нет — никто не проверял. Это ведь дело минутное: хрусь под тобой корочка — и ты уже у болотника в рабах. И не на год, не на жизнь, а до скончания веков, ибо из топи на Калинов мост, через реку Смородину, хода нет.

Глядя на Олега с Одинцом, мечами начали махать и прочие мужики Суравы. В половине дворов хозяева ходили в кольчугах, куяках или просто набитых конским волосом стеганках, на которых иногда было пришито по нескольку железных пластин — авось скользящий удар и соскочит.

Где-то на десятый день по возвращении Олега из Кшени приехали двое ратников из Стежков — в кольчугах поверх толстых стеганок, в железных шапках и с мечами на боках. Прокатились по деревне, спросили во дворе у ворот, собрались ли здешние мужики на половца идти, да развернулись. Ведуну про это рассказал Малюта, явившийся к кузне похвастаться осведомленностью. Середин сделал вывод, что в окрестных деревнях всё еще колеблются — собираться в поход, не собираться. И откажись Сурава от мести — может, тоже по домам остались бы ночевать. Но теперь, раз уж отметились — точно пойдут, иначе позору не оберутся.

Вечером Олег достал из кошеля несколько серебряных «чешуек», в кузне положил их на поковку для ножа, в которой ручником сделал небольшую выемку. Прямо на полу, в глине, пробойником нарисовал круг, от него в четыре стороны по четыре полоски длиной в сантиметр. Поднял глаза на паренька:

— Сбегай домой, спроси у матери перекисшей браги, вина или еще чего хмельного. Немного, плошки хватит.

Пока Одинец бегал, серебро успело расплавиться. Ведун перелил его в сделанную форму, а едва металл схватился — тут же перекинул на наковальню, небольшим молоточком простучал вещичку, убирая заусеницы, подравнивая края и сам крестик.

Вернулся мальчишка, принес корец с пахнущей кислятиной мутной жидкостью:

— Эта подойдет, дядя Олег?

— Ну, на вкус пробовать не стану, — усмехнулся ведун и открыл принесенную из дома походную чересседельную сумку: — Та-ак… Соль от злых духов, ромашка от сглаза, ноготки от кровавых ран, полынь от гнилой болезни…

Переложив поковку обратно на заготовку для ножа, Середин принялся растирать над ней по щепоти сушеные растения:

— Куриная слепота от глазных болезней, подорожник от стали и когтей, птичье перо от усталости. Кажется, всё…

— А что это, дядя Олег?

— Это Род, знак русских предков, — вздохнул ведун. — Ну, Ворон, выручал меня своей наукой, давай и юноше поможем. Сейчас я положу его в горн, а ты вытяни над знаком руку, и не убирай ее, как бы жарко ни было, и повторяй за мной, понял?

— Хорошо, дядя Олег.

— Тогда начали… — Подхватив клещами заготовку, Середин быстро положил ее на раскаленные угли. — Повторяй за мной, Одинец, это твой наговор. В любой час, в любой день…

— В любой час, в любой день… — раскрыв над поковкой руку, заговорил паренек.

— …днем ли, ночью ли…

— …днем ли, ночью ли…

— А как пойду на белый свет, на чистую улицу, во широко поле…

— …чистую улицу, во широко поле…