Что за дерьмо, Антон, почему Накаи смог, а ты нет? Ты ведь помнишь их всех — легенд на чьих боях ты вырос, ты смотрел их бои каждый день, затирая магнитные ленты видеокассет. Герои твоего детства — бойцы, которые разожгли в тебе неумолимую страсть к боевым искусствам. Хаха, если бы они видели тебя таким, интересно, что бы они сказали?

— Хафу, лучше бы ты не вставал и что это за уродливая Рейки?

Прямо перед собой я вижу полупрозрачную фигуру маленького японца в облегающих шортах. Словно почувствовав мой взгляд, он оборачивается, на его лице искренняя улыбка, прямо как на той видеокассете. Они все здесь — рядом, следят за мной, как когда–то я следил за ними. Справа возвышается дерзкий Мухаммед Али, мне приходится задрать голову, чтобы опознать его. По левую руку в своем кимоно скромно переминается с ноги на ногу Хойс Грейси. Я оборачиваюсь вокруг своей оси, чтобы разглядеть их всех и упираюсь взглядом в широкую грудь. Тяжелый взгляд Последнего Императора, направленный будто сквозь меня, не сулит моему противнику ничего хорошего.

Кама–итати (яп. 鎌鼬) — демон–ёкай из японского фольклора, рассказы о нём наиболее распространены в регионе Косинэцу.

Есть несколько концепций о его внешнем виде и образе действий. Наиболее распространённым является описание кама–итати как трёх ласок с острыми как бритва когтями, кружащихся в яростном вихре и обрезающих у встреченных на пути людей кожу на ногах. Согласно этой интерпретации, первая ласка оглушает ничего не подозревающую жертву, вторая надрезает её плоть, а третья излечивает раны: и прежде чем человек успевает понять, что происходит, у него на ногах остаются только глубокие, но не причиняющие боли, раны с запёкшейся кровью. Иногда духи описываются, как братья или тройняшки.

— Уродливая пародия на японца и кучка вонючих гайдзинов в одной компашке. От этой Ки аж блевать тянет. — презрение так и сочится из уст представителя Ёкайдо. — Думал просто покалечить тебя, но теперь точно убью.

Так странно и глупо — в окружении необычной Рейки я совсем не ощущаю угрозы от патлатого. Эта незримая для обычных людей поддержка не дает мне каких–либо сверхъестественных сил, но я ощущаю дикий прилив уверенности. Ведь я больше не одинок в этом чужом для меня мире. Они здесь — рядом, готовые протянуть руку помощи.

— Давай, Величайший, твой выход.

Призрак Мухаммеда Али делает шаг влево и его полупрозрачная фигура обволакивает меня на манер рыцарских лат. В этот момент я ощущаю сильный дискомфорт, какую–то сакральную неправильность в происходящем. По наитию, делаю пару прыжков на месте и уже не могу остановиться, я словно резиновый мячик, скачущий на одном месте. Но все еще чего–то не хватает — ощущение баланса ни к черту. Поднимаю руки к поясу — так намного лучше.

— Порхай, как бабочка. — шепчу я и с обманчивой легкостью ухожу с траектории «тигриной лапы» патлатого.

По ногам разливается боль. Детское тело не может раскрыть весь потенциал Величайшего. Долго я не протяну, слабые мышцы и неподготовленные связки не выдержат подобного издевательства. Но это не важно, ведь я не планирую бегать — я здесь, чтобы побеждать. Неуязвимость — в обороне, но возможность достичь победы — только в нападении.

— Жаль, как пчела. — острый джеб на скачке наказывает зарвавшегося бойца Ёкайдо за промах.

Тот злится в ответ и совершает ошибку — действует опрометчиво, выкидывает в мою сторону смертоносный ёхон нукитэ. Но рука–копье, которой он до этого покалечил Шоту не достигает цели. Из–за техники передвижения на ногах, позаимствованной у Али, и бурлящей внутри него злобы патлатый неверно оценивает расстояние между нами. Злость — плохой советчик в бою. Мой коронный правый прямой, подкрепленный работой ног Величайшего, ловит этого недожаренного гондона на противоходе. Раздается сухой щелчок — удар залетает точно в подставленный подбородок, глаза патлатого собираются в кучу, колени подгибаются. Но я знаю — это далеко не конец, в каком бы ослабленном состоянии не пребывал боец из Ёкайдо таким ударом его не вырубить.

Нужна более тяжелая артиллерия и она у меня есть. Дух Али покидает меня, а его место занимает фигура еще более впечатляющая своими габаритами — настоящий русский богатырь Александр Карелин по прозвищу Асфальтоукладчик. Мне как раз нужно раскатать одного живучего засранца тонким слоем.

Плотно обхватываю торс, пребывающего в состоянии гроги, патлатого. При этом не забываю прихватить его руки так, чтобы они были плотно прижаты к его же телу — то попадание по затылку не прошло даром и многому меня научило. Размаха детских рук не хватает для полноценного замка, но это и не нужно — я вцепился в представителя Ёкайдо мертвой хваткой, словно чертов питбуль. Мои мышцы и жилы скрипят, рвутся от натуги, в глазах темнеет от напряжения, чувствую, как из носа начинает идти кровь — в этот бросок я вкладываю все свои силы и веру в технику лучшего борца всех времен.

Патлатый наконец приходит в себя, начинает сопротивляться, но поздно — его ступни уже оторваны от забетонированной площадки. Процесс пошел и его не остановить. Патлатый в моих медвежьих объятьях, словно космический кораблик, а я та здоровенная, реактивная ступень, что запустит его на тот свет. Мощным, амплитудным броском с прогибом я втыкаю надоедливого ублюдка головой в бетон.

Смачный хруст ласкает мой слух. Где–то на периферии раздается громкий вой сирен и человеческие крики. Хотел бы я их расслышать, но не могу — сознание покидает меня.

— Объявляю начало одна тысяча семьсот двадцать второго закрытого собрания Дайдзёкан от 25 числа месяца сацуки* 53 года эпохи Сёва*. Слово председателя Дайдзёкан господина Нацукавы. — секретарь бьет колотушкой в золотой гонг установленный в конце длинного, узкого помещения и скрывается за цветастой ширмой.

Когда долгоиграющий звон, исходящий от гонга, наконец затихает, все присутствующие занимают положенные им по статусу места за длинным столом, а на противоположной от гонга половине вытянутого помещения появляется новое действующее лицо. Высокий японец с седыми висками, вышедший из–за ширмы по окончанию гонга, окидывает присутствующих внимательным взглядом. Он единственный остается стоять, после того, как все присутствующие занимают свои места и единственный из присутствующих кто облачен не в традиционные японские наряды, а в обычный классический костюм.

— Приветствую, достопочтенные. С нашей последней встречи много воды утекло. Есть ли у вас тяготы или смущения, которыми бы вы хотели поделиться с Небесным хозяином Востока? — привычно вопрошает Нацукава, обычно в ответ он довольствуется гробовым молчанием, но не в этот раз.

— Великий Император мудр, но дозволено ли мне будет спросить: чем мы — верные вассалы Небесного государя вызвали его немилость?

— Господин, Токугава, о какой немилости вы говорите? — уточняет председатель.

Нацукаву коробит от этой глупой, высокопарной традиции, но он держит лицо. В этом помещении нет дураков, готовых перечить Императорскому эдикту, никто из присутствующих не желает видеть на пороге своего дома человека, чью голову будет украшать хатимаки*.