нас есть времени?

— День-два, — не выдержав паузу, добавляю: — взамен проси что хочешь. Я всё отдам. Хоть на вечное рабство.

Ухмыльнувшись, Влад скашивает взгляд на молчавшего до этого момента Марка:

— А ты что скажешь, Марик?

— Надо помочь Радмиру.

Я не знаю, сколько проходит времени, когда начинается штурм. Почему-то уже не страшно, даже звуки автоматной очереди кажутся какими-то далёкими и будто не со мной. Я всё ещё связанная сижу на стуле, на глазах сползла повязка и потому могу кое-что видеть, но в помещении темно, лишь лунный свет льющейся из окна рисует моему воображению неприглядные картинки. То ли сарай, то ли амбар. Неважно. Здесь отвратительно в любом из вариантов. А ещё у меня жутко ноет поясница, руки и ноги затекли. Замёрзла. И от длительного сидения на одном месте в ягодицах тупая боль. Малышка, растущая внутри меня, притаилась. Ей тоже страшно, наверное.

Мужские голоса раздаются отовсюду. А когда вблизи слышится топот ног, я не понимаю: радоваться или же молиться богу. Но я молюсь всё равно, надеясь, что это спасение, а не наказание.

Под свист пуль в моей темнице распахивается дверь. Ещё буквально несколько дней назад я и представить не могла, что когда-нибудь услышу подобные звуки. Что они будут раздаваться не с экрана телевизора, а совсем рядом, вживую.

Двое экипированных мужчин с оружием в руках врываются в помещение и, заметив меня, начинают приближаться. От леденящего душу страха зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, то в чужом силуэте, склонившегося надо мной, узнаю Игоря. Будто парализованная, хлопаю ресницами и боюсь закрывать глаза. Вдруг это не со мной, не на самом деле. Я не хочу думать, что сошла с ума и всё, что происходит сейчас, — всего лишь галлюцинации.

— Наташа, — его голос врезается на подкорку и меня словно током прошибает, когда руки с огрубевшей кожей прикасаются к моему лицу. — Ну, что ты? Не плачь. Всё хорошо будет.

Достав из набедренной кобуры нож, Игорь заносит лезвие над моими связанными ногами, чтобы перерезать верёвку. Когда от пут освобождаются руки, обессиленно сползаю по спинке стула.

— Идти можешь? — обхватив моё лицо ладонями, Игорь смотрит мне прямо в глаза, и в этот момент я чувствую на своей коже его тёплое дыхание.

Опираясь на сильное плечо, пытаюсь подняться. Но ноги не слушается, поэтому падаю обратно на стул. Игорю не остаётся ничего другого, как подхватить меня на руки. И пока мужчина, тяжело ступая, направляется к выходу, его напарник, прикрывает нас со всех сторон.

Морозный воздух врывается в лёгкие свистящей струёй. Ещё сильнее прижимаюсь к Игорю, цепляясь в его плечи мёртвой хваткой. Лицом утыкаюсь в широкую грудь, потому что даже смотреть боюсь, что происходит вокруг. От одних только чудовищных звуков выстрелов в жилах стынет кровь. И мне ничего не остаётся другого, как молиться, чтобы этот кошмар поскорее закончился, чтобы угроза жизни миновала и я наконец-то оказалась рядом с Лизой — очень боюсь за неё…

Когда в поле зрения появляется машина и до неё остаётся не больше двадцати метров, по нам открывают огонь. Словно шквал с градом, ночную мглу разрывают свистящие пули. Мгновения кажутся вечностью. И я громко вскрикиваю, когда дикая боль запускает свои жгучие щупальца в плечо. Сцепив зубы, пытаюсь крепко держаться за Игоря одной рукой, но с каждой секундой меня всё больше поглощает чёрная пучина, в которой тусклыми пятнами светятся фары машины.

***

Проснувшись от противных писклявых звуков, на минуту впадаю в ступор. Тяжёлые веки смыкаются и я, борясь с сильной усталостью, с трудом фокусирую перед собой взгляд. Смутно соображая, где нахожусь, щурюсь от яркого солнечного света, но уже через мгновение в туманных пятнах разглядываю больничную обстановку.

Глаза натыкаются на силуэт, находящийся в непосредственной близости от койки, на которой лежу я. Терпкий запах знакомого до боли одеколона протяжными импульсами отзываются в самом сердце. Невидимая сила заставляет меня неотрывно смотреть на мужчину, стоящего передо мной на коленях и склонившего голову.

Один миг. И мы скрещиваемся взглядами.

Глаза в глаза.

На подкорке фейерверком взрываются воспоминания, от которых грудную клетку сжимает стальными клещами. Хочется думать, что это всё это было сном. Жаль, но я не сплю. И сейчас нахожусь в больнице. Обессиленная. Выпитая до дна. Похожая на опустевший сосуд.

— Милая, — его низкий голос надрывистым хрипом вырывается из груди. — Слава богу, ты очнулась.

Радмир сжимает мои холодные пальцы, греет теплом своей руки, а из карих глаз по небритым щекам стекают слёзы. Мне хочется смахнуть их, дотронуться ладонью до острой скулы, но не получается.

В голове роятся мысли. Вопросов слишком много. Сколько времени я здесь нахожусь? Почему не могу поднять левую руку? Почему не чувствую внутри себя шевеления ребёнка?

— Всё хорошо, — он гладит мою макушку, натянуто улыбаясь, — я больше тебя не потеряю. Никогда не отойду ни на шаг.

Я всё-таки нахожу в себе силы, чтобы поднести руку к животу. И уже через несколько секунд столбенею, когда, проведя ладонью сверху вниз, не ощущаю привычной упругой округлости.

— Моя дочь… Я не чувствую её, — сквозь боль и туманную пелену, мне удаётся произнести самое важное.

Резко вскочив с колен, муж выходит из палаты, оставляя меня одну. Спустя минуту возвращается с женщиной, одетой в медицинский костюм белого цвета. Уставшие глаза женщины разглядывают меня с головы до ног. Подойдя к койке вплотную, она склоняется надо мной, чтобы продолжить осмотр.

— Здравствуйте, Наталья. Меня зовут Марина и я врач. Вы меня хорошо слышите? — киваю в ответ. — Как вы себя чувствуете?

— Где моя дочь? — протяжным стоном срывается с моих губ.

Стоящий за спиной врача муж, опускает взгляд, полный печали и раскаяния. Только сейчас осознаю, каким уставшим и бледным он выглядит со стороны. В глазах полно мелких красных капилляров. Осунулся в лице и будто постарел лет на десять.

— Наталья, — голос женщины заставляет оторвать взгляд от изменившегося мужа, — вы перенесли серьёзную травму и две сложных операции. Нам едва удалось вытащить вас с того света. Сейчас вам нужен покой и отдых.

— Мой ребёнок… Я не чувствую его, — уже рычу, ощущая, как горло дерёт изнутри словно осколками стекла.

И я сама понимаю, почему врач пудрит мозги, почему Рад трусливо сбежал из палаты и позвал эту женщину, когда я спросила про нашу дочь. Только верить в это не хочется.

— У вас была замершая беременность, поэтому мы были вынуждены удалить плод, — слова врача бьют наотмашь в самое сердце, отправляя меня в нокдаун.

Истерика накрывает удушливой