– Везет тебе. Меня все спрашивают, как дела, но на самом деле не хотят знать.

– Иногда хочется, чтобы тебя просто оставили в покое.

– Точно, – сказала Мара, чувствуя пьянящее ощущение общности. Он понимает.

– Я никогда никому об этом не рассказывал. – Его взгляд был прекрасен своей беззащитностью. Неужели она единственная видит, как он хрупок? – Ты здесь для того, чтобы позлить отца? Потому что…

– Нет. – Маре хотелось прибавить: «Я хочу измениться», но это было глупо и слишком по-детски.

Пакстон коснулся ее щеки – она и не знала, что прикосновение может быть таким нежным.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Теперь верю, – ответила она.

Это мгновение почему-то казалось ей очень серьезным. Пакстон медленно наклонился вперед. Так медленно, что Мара поняла: он думает, что она его оттолкнет. Мара не могла. Теперь важно только то, как Пакстон на нее смотрит. До этой секунды она была холодной и мертвой; он вернул ее к жизни. Ей плевать, что Пакстон опасен, что он изготавливает наркотики и что ему нельзя верить. Это ощущение – что она оживает – оправдывало любой риск.

Его поцелуй был таким, о каком она мечтала.

– Давай ловить кайф, – прошептал он, касаясь губами ее губ. – Я сделаю так, что ты забудешь обо всем.

Она этого хотела. Ей просто необходимо забыть. И для этого потребовалось лишь робко кивнуть.

Из динамиков донесся отрывистый сигнал. «Бортпроводникам занять свои места».

Мара вынырнула из воспоминаний и открыла глаза. Реальность мстительно напомнила о себе: теперь 2010 год. Ей двадцать лет, и она сидит в самолете, летит к Талли, которая попала в автомобильную аварию и может умереть.

– Как ты?

Пакс.

– Они не любят тебя, Мара. Не любят так, как я. Если бы они любили, то уважали бы твой выбор.

Она смотрела в маленький иллюминатор: самолет коснулся земли и покатился к аэровокзалу. Мужчина в оранжевом жилете показывал самолету место на стоянке. Наблюдая за ним, Мара вдруг отключилась; перед глазами у нее все поплыло, и она видела лишь свое призрачное отражение в стекле иллюминатора. Бледная кожа, розовые волосы, обрезанные бритвой и укрепленные за ушами гелем, обведенные черным глаза. Колечко в брови.

– Слава богу, – сказал Пакстон, когда погасло световое табло. Он отстегнул ремень безопасности и выдернул свою сумку из-под кресла впереди. Мара последовала его примеру.

Мара шла через здание аэровокзала, прижимая к себе мятую, всю в пятнах сумку, в которую поместились все ее вещи. Люди смотрели на них и быстро отводили взгляды, как будто то, что превратило двух молодых людей в гÓтов, могло быть заразным.

Снаружи аэровокзала курильщики собрались под козырьком и усиленно дымили, а громкий голос из динамиков напоминал, что это зона для некурящих.

Мара пожалела, что не сообщила отцу, каким рейсом они прилетают.

– Давай возьмем такси, – предложил Пакстон. – Тебе же только что заплатили.

Мара колебалась. Похоже, Пакстон никогда не задумывался о состоянии их финансов. Ее работа, оплачиваемая по минимальной ставке, не позволяла такой роскоши, как поездка в такси из аэропорта в Сиэтл. Черт, ей придется продать душу дьяволу, чтобы их не выселили в следующем месяце (Не думай об этом, теперь не время),а она единственная в их компании, у кого есть настоящая работа. Лейф зарабатывал на жизнь продажей марихуаны, Мышонок попрошайничал. Никто не хотел знать, чем занимается Сабрина, но у нее одной, кроме Мары, водились деньги. Пакстон был творческой личностью, не приспособленной для постоянной работы – работа отвлекала бы его от сочинения стихов, в которых заключалось их будущее.

Но, когда Пакстон продаст свои стихи, они разбогатеют.

Мара могла отказаться от такси, но в последнее время Пакстон заводился с пол-оборота. Продать стихи оказалось не так легко, как он думал, и это его раздражало. Маре приходилось постоянно убеждать его, что он талантлив.

– Хорошо, – сказала она.

– Кроме того, отец даст тебе денег, – сказал Пакстон, его такая перспектива явно обрадовала. Это смущало Мару. Он не хотел иметь ничего общего с ее близкими. Зачем же тогда брать от них деньги?

Они забрались в такси и устроились на заднем сиденье.

Мара назвала адрес больницы и прислонилась к Паксу, который обнял ее одной рукой. И сразу же достал потрепанный, с загнутыми уголками страниц томик Лавкрафта «Хребты безумия» и стал читать.

Через двадцать пять минут машина неожиданно остановилась перед больницей. Пошел дождь – мелкий и частый сентябрьский дождик, который то прекращался, то начинался вновь. Перед Марой под свинцово-серым небом раскинулось приземистое здание больницы.

Они вошли в ярко освещенный вестибюль, и Мара резко остановилась. Сколько раз за свою жизнь она пересекала этот вестибюль?

Слишком много. И каждый раз это не приносило радости.

Посиди со мной во время химиотерапии, малыш. Расскажи мне о Тайлере…

– Ты не обязана это делать, – сказал Пакс слегка раздраженным голосом. – У тебя своя жизнь.

Мара протянула ему руку, но Пакстон отстранился. Она понимала: он хочет показать ей, что приехал сюда против воли. Когда дело касалось ее семьи, Мара оставалась в одиночестве – хоть Пакс и был рядом.

На четвертом этаже они вышли из лифта и пошли по светлому, ярко освещенному вестибюлю к отделению интенсивной терапии. Знакомое место.

В комнате для родственников Мара увидела отца и бабушку. Отец поднял голову, заметил ее. Она замедлила шаг, чувствуя себя в его присутствии одновременно уязвимой и дерзкой.

Отец медленно встал. Это движение встревожило бабушку Марджи, она подняла глаза и увидела Мару. Бабушка нахмурилась – вне всякого сомнения, причиной тому был толстый слой косметики и розовые волосы внучки.

Мара заставила себя подойти к ним. Она давно не видела папу и теперь удивлялась, как сильно он постарел.

Бабушка Марджи тяжело поднялась со стула и порывисто обняла Мару.

– Иногда трудно возвращаться домой. Ты молодец! – Она отстранилась и заглянула в полные слез глаза Мары. Со времени их последней встречи Марджи похудела еще больше и казалась совсем невесомой. – Дедушка дома, ждет твоих братьев. Он просил передать, что любит тебя.

Ее братьев. При мысли о них Мара почувствовала ком в горле. До этой секунды она не осознавала, как сильно скучает по ним.

Седины в папиных волосах стало больше. Щеки темные от двухдневной щетины. Он был одет как стареющая рок-звезда, в выцветшую футболку с эмблемой группы «Ван Хален» и потертые джинсы «Ливайс».

Он приблизился, с некоторой опаской, и обнял ее. А когда разомкнул объятия и отступил, Мара поняла, что они оба вспоминают свою последнюю встречу. Она, папа, Талли и Пакстон.