Доверься и научись.

Первый поцелуй. Затем услаждение плоти. И наконец немой восторг проникновения.

Бесподобно!

Естество кюре покинуло мое лоно. Я ощутила боль. Он поднес окропленные моей кровью пальцы к своему рту. Я смотрела, как он их облизывает. Как смакует вкус крови.

«Прекраснейший из прекрасных…»

– Луи , – раздался вновь голос, – скорей, торопись ! – Теперь он прозвучал много громче и отчетливее, чем прежде. – Перестань, Луи. Время истекло! Теперь можно забыть о моем сердце.

На сей раз слова ее заставили священника поторопиться. Он поспешно поцеловал меня, довольно грубо перевернул на живот и подтянул к краю стола. Ноги мои коснулись пола, а сама я осталась полулежать, уткнувшись лицом в шелковистый ком розового тряпья, еще недавно служившего мне платьем, широко раскинув руки, чтобы ухватиться за края дубовой столешницы.

– Рассвет! А те, другие, идут!

Кто идет? Мои судьи? И она тоже придет? Уж не ее ли бледное лицо я видела мерцающим в темноте?

…Кюре повторил прежний свой ритуал: он снова полил мне спину вином, размазал, втирая его в расселину между ягодицами и ниже, и, как вначале, опять обсасывал меня, слизывая вино, превращавшееся от его прикосновения в густую мазь. Это было настолько прекрасно, что я от удовольствия не могла удержаться от стонов, но, когда слышала их, мне казалось, будто эти звуки издает кто-то другой.

Кюре опустился на колени. «Дьявольские поцелуи» следовали один за другим. Ах, как я извивалась, как изгибалась, подставляясь его губам, впиваясь в них, силясь продлить поцелуй, вымаливая еще хоть один. О, какое бесстыдство! Еще, да еще же! Его холодные пальцы оглаживали мое тело, прижимались к нему, входили вовнутрь. И я опять разомкнула бедра, предлагая себя. И почувствовала, как он раздвигает мою плоть, проникая глубже и глубже.

– А теперь прикоснись сама, – велел он, – вот здесь и вот так. – Он дотянулся до моей руки, взял ее в свою и, потянув, заставил ее лечь туда, где сходятся мои ноги. Ах, каким быстрым движением он сделал это, как недолго ощущала моя ладонь его пожатие! Того, что он мне предложил, я никогда не делала, ведь разве не грех тешить свою плоть самой? Мне и в голову не приходило, что я могу довести себя до… Разве лишь в тех ночных снах… Те выделения, то самое млеко сна… я и понятия не имела…

Наконец священник медленно вынул свечу, а затем вошел в меня сам, до самого дна. Я приняла его, и…

О, эти новые ощущения, эти новые впечатления, эти новые позы, новые движения! Короче, вся эта новая правда о новой жизни!

Вскоре – дыхание мое стало прерывистым, а сердце переместилось неведомо куда – я обнаружила, что рука моя полна чем-то белым, похожим на жидкий жемчуг. Я добыла его сама, исторгнув из себя.

И в этот момент священник прошептал мне на ухо ту правду, которой мне лучше бы никогда не знать:

– Ты женщина. Но ты и мужчина.

Когда слова эти были произнесены, женская фигура вышла из голубоватых, поблекших теней, и я узнала ее имя: Мадлен де ла Меттри. Я стояла, наклонясь над столом, все еще держась за его края. Что он сказал? Отважусь ли я еще раз услышать их, произнести их самой себе вслух, чтобы их истинный смысл дошел до меня? Нет, я не решилась. К счастью, меня вдруг отвлекла от моих мыслей… она.

Она вышла из теней, эта девушка-демон. Казалось, она соткана из теней, как и сам кюре. Пока она шла ко мне, цвет ее фигуры менялся: сперва он превратился из черного в серый, затем стал голубым; казалось, темнота питает и поддерживает ее; так пена поднимает из глубины утопленника и качает его на волнах.

Этот ужасный ее хрип – я снова услышала его, когда она подошла.

– Да , – подтвердила она дребезжащим, скрежещущим голосом, – ты женщина. Но ты и мужчина.

И все-таки смысл этих слов оставался для меня неясен.

– Ближе, – приказал отец Луи. – Покажи себя.

Что за лохмотья были на ней? Саван? И что за странный запах? Он был ни хорош, ни дурен; кажется, так пахнет свежевскопанная земля. В нем ощущалось что-то привольное. Может, он напоминал о полях или рощах, а еще – о дожде и соленом морском ветре. Еще шаг – она перемещалась без малейшего видимого усилия, словно ее несли воздушные струи, – и я увидела ее распущенные длинные черные волосы, спутанные и грязные, обрамляющие бледное лицо. Все в нем было совершенно: и широко расставленные глаза, и высокие скулы, и точеный нос, и полные алые губы. Этот рот…

… То, чему я стала свидетельницей, с трудом поддается описанию.

Никогда прежде не доводилось мне видеть ничего подобного. Ничто не могло подготовить меня к такому жуткому зрелищу. Бедняжка, она должна была испытывать страшную боль. Кем бы она ни являлась – реальным ли существом или галлюцинацией, призраком или духом, – несчастной, видимо, приходилось невероятно страдать из-за ужасных ран. Как она выносила такие страдания?

Ведь у нее была вырвана глотка! Сплошное кровавое месиво от подбородка до самой груди, по которой стекала красная струйка, сочась из темной расселины изуродованной плоти. Кровь виднелась на всем. Края зияющей свежей раны трепетали, словно жабры выброшенной на берег рыбы.

– Не бойся , – сказала Мадлен, и я поняла, что предсмертный хрип исходит не из ее уст (они даже не шевельнулись), а прямо из горла. Она говорила через него!

И все-таки я не испугалась. Как ни были страшны кровь и отверстая рана у нее на шее, Мадлен все равно оставалась красивой. И голос ее, каким он ни был ужасным, тоже успокаивал, отгонял страх. Я ее понимала.

– Мы пришли ради тебя , – произнесла она.

– Да, – эхом откликнулся голос кюре, – вооружить знанием и спасти. И попросить оказать нам одну услугу.

– Погоди, Луи!.. Моп Dieu, какой ты бесцеремонный.

– Бесцеремонный? Да, я таков. Это правда.

– Погоди, еще не время , – возразила Мадлен. – Ты знаешь, что нам сейчас нужно сделать. И сделать это надо быстро. Светает … – И она указала на окно рукой длинной и тонкой. Рукав простого, сшитого из грубой материи платья был грязен. Когда она поднимала руку, он соскользнул с нее, обнажив запястье и гладкую, чистую кожу. Длинные пальцы – такие тонкие, что напоминали церковные свечи, – казались бесплотными. Они заканчивались поломанными, испачканными в земле ногтями. Неужто ей пришлось копать ими землю, чтобы выбраться из могилы? – Не нужно вопросов, — возразила она. – На них нет времени.

Луи все это время по-прежнему стоял позади меня. Он притянул меня к себе; руки его обвились вокруг моей талии. Выпрямившись в полный рост, я стояла нагою в его леденящих объятиях.

– Свою задачу я выполнил, – сказал он, погладив мои груди. – И думаю, весьма хорошо. Научил, можно сказать, через обольщение. – Он повернулся спиной к женщине-призраку и, словно уступая ей первенство, добавил: – Теперь дело за тобой, моя демонесса, – а затем, поколебавшись, спросил: – Ты собираешься рассказать о нас все как есть?