говорят, но раззевался и передумал; на мысках босой побежал к койке, нырнул под одеяло.

— Дубарь, пацаны, посплю еще… угу… Голова, бл… как чайник.

Похватали холодного, покурили тут же за столом. Николай дым руками разогнал. Стали укладываться. Иван, когда ложился, Костю спросил:

— Костян, ты чего тормозил, когда считались?

— Да все про тех думал…

Первую ночь спалось Ивану тревожно. Долго не мог заснуть: лежал на спине с закрытыми глазами. «Сколько волка не корми, все в лес смотрит, — думал Иван. — Но разве я хотел быть волком? Интересно, как тот попутчик говорил — война благо? Получается так». Так и уснул он с тревожными мыслями.

* * *

Спустя два месяца не осталось и следа от тех сомнений и тревог, что терзали Ивана, наоборот, жизнь стала ясной и понятной. Иван раздобыл себе добротную «горку», к зиме разжился бушлатом и теплыми, хоть и на рыбьем меху, берцами.

Кто-то из комендантских вдруг вспомнил его — оказалось, служили вместе или не вместе, в общем, где-то рядом — окликнул Ивана по старой памяти Бучей.

Так и пошло.

На пятый день Иван уже пинал ногой болванку сто пятьдесят второго калибра. На шестой их обстреляли из гранатомета, осколком задело Ивану руку. Его поздравили с почином: Николай, брат Витька, вечером выставил из загашника бутылку водки.

Через неделю появился во взводе новый командир — старший лейтенант Каргулов.

— Дмитрий Фаильевич, — официально представился взводный. — Где с-старый спал?

«Контуженный», — подумал Иван, перетаскивая с лейтенантского угла матрас и вещи.

«Пох…ст», — решил Костя. Он к этому времени уже нашил старшинские лычки на погоны.

— Откуда будете? — подлез кривоносый Серега, хохотнул: — Нам татарам что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Старлей и ухом не повел. Сумку кинул на пружины, присел за стол. Саперы подтянулись вокруг.

Иван развернул скатку — устраивается на новом месте. Ему теперь затылок старлеевский виден — остренький затылок, и шея как у Жорки. Худой старлей, на студента похож. Вспомнил Иван. Это же тот самый офицерик, что тогда подорвался на бульваре!

— С централки? — спросил Иван.

После четвертой контузии стал Каргулов заикаться. Курил как-то вместе с ментами в «стакане» за бетонными блоками — ментам байки травил, в это время и прилетела граната из РПГ. Он как раз про генеральскую дочку рассказывал, как оказался крайним на этой «похотливой сучке» и поехал по залету топтать Кавказ. Контузило его, чуть язык не проглотил, оглох — неделю ничерта не слышал. С тех пор и квакает Каргулов через слово.

— С-сучка и есть.

Ржут саперы. Серега кривоносый сполз под стол. Иван развалился на койке, похохатывает. Костя золотым скалится, лычки старшинские трогает. Про подрыв на бульваре Каргулов с обидой заговорил:

— П-пятая контузия… А комендант говорит, х… тебе а не справка! В прокуратуру таскали. Я с-ствол нулевкой пошкрябал. Не первый раз. Двух теток с рынка шальными зацепили, одна и кокнулась потом в больничке. А я Филину, к-коменданту, говорю, идите вы, т-товарищ полковник са-са своими справками. И пошел к вашему Ка-калмагорову.

Заявился во взвод Полежаев.

Зол майор как всегда. Отвел Каргулова в сторону. Саперы расселись чаи гонять. Когда Полежаев вышел, а Каргулов снова устроился за столом, Серега на правах земляка спросил, чего такого хотел майор.

— Ничего не хотел. Г-говорит какой маршрут назавтра, — примолк и добавил. — И еще говорит, что вы п-пьянь и р-рвань.

Задрожала лампа под куполом палатки.

— Го-го-го…

— Ага-га-га…

— А сам-то, охо-хо!

Прижился во взводе Каргулов.

Полежаев его сначала невзлюбил. Кто ж знает, чего на ум пришло майору, — он на тот момент пить завязал, — может, с тоски. Но только под Новый год случился «инцидент», как выразился потом старлей, после которого запил и Полежаев, и Каргулов — в обнимку запили дня на три.

В тот день наряжали каштан у ворот.

Серпантина накидали, кто-то смеха ради приспособил пулеметную ленту с патронами, кто-то предложил, гранат навешать. Только вернулись саперы с инженерной разведки, только переоделись, отмылись от дорожной пыли. У каштана Петюня Рейхнер, старый солдат из поволжских немцев. Петюне за тридцать, он принципиален до неприличия. Служит Петюня стрелком наводчиком в бэтере, в котором водителем кривоносый Серега по прозвищу Красивый Бэтер.

Серега прячется от Петюни. Тот ему в лоб метит хлопушкой. Петюня как-то письмо написал на телевидение, в одну очень популярную программу.

— Неучи, — огрызался Петюня. — Вот стану «последним героем», получу миллион, тогда, ты Серый, сдохнешь от зависти.

Героем Петюня не стал, но с Серегой теперь вечно перебранивались: тот, как повод, так задевал старого немца за живое:

— Дурак ты, Петюня, тебе надо в Германию письма писать, чтоб тебе пособие выплачивали, как репре… репе… ну, этому, обиженному властью. Поедешь, будешь на фашистских бэтерах наводчиком.

Петюня наметился Сереге в рот, поймал момент и дернул шнурок.

Бабахнуло. Серега отплевывается. Хохочет народ.

Тут с крыши и стрельнули.

Сначала не обратили внимания. Потом стрельнули еще, и уже когда раздалась длинная тревожная очередь, когда взвизгнули рикошетами трассеры, засуетились у каштана. Полежаев присел машинально, но сразу рванул в штаб. Не добежав двух шагов, столкнулся с дежурным. У того глаза выпучены как у рака.

— Са-аня, еп… камаз у ворот!

Полежаев сразу и сообразил, заорал на дежурного:

— Команду не стрелять! Не стре-ееляять! Рванет, ссу… б… — и в шею тычет дежурному. Тот бегом обратно в каморку, рацию схватил, слышно оттуда, как он взахлеб:

— Отставить стрелять!! Отставить, отста…

Первым за ворота выскочил Полежаев, за ним Каргулов, следом Иван и Костя-старшина. Перед комендатурой была выстроена дорога-змейка из бетонных блоков. На скорости не проедешь: КамАЗ с брезентовым теном и врезался — замер почти у самых ворот. Вывернутое переднее колесо уперлось в один из блоков. Полежаев болезненно сморщился и, повернувшись назад, растопырил руки:

— Валите, валите! Все пусть валят назад, назад к механам… на задний двор! Каргул, я — в кабину, ты — в кузов.

Каргулов поскользнулся — чуть не грохнулся под колесо; когда обегал кузов, боковым зрением видел, как майор дернул на себя водительскую дверь. Каргулов подпрыгнул, ухватившись за края борта. И зажмурился…

В кабине за рулем сидела девчонка. Она вся дрожала, по щеке ее текла струйка крови. Девчонка сжимала белыми пальцами рифленое тельце гранаты. Полежаев затосковал, вспотел сразу, когда понял, что и девчонка, и граната — обе на взводе. Майор медленно лез в кабину. Девчонка заворожено смотрела то на гранату, то на мокрую лысину Полежаева. Очень медленно майор протягивал руку с растопыренными пальцами.

— Вот мы твоей маме пожалуем-ся, — он обхватил медвежьей лапой белые