Он отвел священника на склон холма, поросший соснами.

– Теперь, – сказал Тэнгу, – нужно закрыть глаза и немного подождать. Не открывайте их до тех пор, пока не услышите глас Будды, провозглашающего закон. После этого можно смотреть. Но когда вы увидите появление Будды, не дайте волю своим религиозным чувствам! Вы должны быть неподвижны – нельзя ни преклонить колени, ни молиться, ни тем более восклицать: «Да будет так, Повелитель!» или «О Благословенный!». Вам вообще нельзя ни говорить, ни шевелиться. Если вы не послушаетесь, со мной произойдет нечто ужасное.

Священник радостно пообещал исполнить все в точности, как ему сказано. Тэнгу отправился готовить обещанное.

День разгорелся и минул, и пришла тьма. Но старый священник терпеливо сидел под деревом и ждал – глаза он держал закрытыми. Наконец где-то над ним зазвучал голос – чудный глас, глубокий и чистый, как звук огромного колокола, – то был голос Будды Шакья-муни, провозглашающего Верный Путь. Тогда священник открыл глаза, и в лицо ему ударило ослепительное сияние. Все кругом преобразилось. Он действительно находился на горе Грифов – священной индусской вершине Гридхракута; время было временем сутры Лотоса Благого закона. Теперь вокруг не было сосен, а только незнакомые сияющие деревья с драгоценными камнями вместо листвы и плодов. Земля была покрыта цветами мандаравы и мандзюсяки, слетевшими с небес, а ночь была насыщена ароматом и великолепием дивного гласа. В небе, прямо перед собой, священник узрел самого Благословенного, восседающего на Львином троне, и от него изливался свет. По правую руку от него помещался Самантабхадра, по левую – Манджушри, а перед ним собрались, подобно звездам и созвездиям – бесчисленное множество, – толпы махасаттв и бодхисатв с их бесчисленными последователями: богами, демонами, нагами, людьми и существами нечеловеческого обличья. Он узрел Сарипутру и Касьяпу, Ананду и Татхагату со всеми его учениками. Там были цари дэвов и цари четырех стихий, подобные столпам огня, и великие Цари-Драконы. Гандхарвы и Гаруды, боги солнца, луны и ветра и мириады сияющих небес Брамы. А в невыразимой дали, но тем не менее ясно видимые, простирались все восемнадцать тысяч миров Восточной Четверти со всеми их обитателями, что пребывали в шести состояниях существования. А затем очертания Будды померкли – он вошел в нирвану. Следом священник увидел, что все боги и все демоны преклонились перед Львиным троном. И услышал, как бесчисленный хор голосов, подобный шуму морского прибоя, прославляет сутру Лотоса Благого закона. И тогда священник, забыв о данной клятве, вообразив, что он действительно один из тех, кто стоит перед самим Буддой, обливаясь слезами любви и благоговения, пал ниц, воскликнув:

– О Благословенный!

В тот же миг твердь под ним вздыбилась, как при землетрясении, грандиозное видение исчезло, и священник обнаружил, что кругом темно, а он в одиночестве стоит на коленях среди травы на склоне холма. Невыразимая печаль охватила его, потому что он утратил возможность наблюдать за великим событием, так глупо нарушив данное слово. Он горестно поднялся с колен и побрел домой. Но не сделал он и нескольких шагов, как давешний монах вновь появился перед ним. С упреком и болью он сказал:

– Поскольку вы не сдержали данного мне обещания и не смогли совладать с чувствами, Гохотэндо, страж Учения, ринулся с небес на землю в великом гневе. Он обрушил удар молнии на меня и монахов, что я обучал здесь в горах, и вопросил громоподобным голосом, как я мог обмануть доверие. Монахи в ужасе разбежались, а у меня теперь сломано крыло, и я не могу летать.

С этими словами Тэнгу бесследно растворился в воздухе.

[В японской живописи Тэнгу обычно изображается как крылатое существо мужского пола с носом в виде клюва или в образе хищной птицы. Существуют разные Тэнгу, но считается, что все они являются духами гор, способными принимать самые разные формы и обличья, в том числе нередко принимают вид ворона, грифа или орла.]

Из сборника «Kokoro: Hints and Echoes of Japanese Inner Life», 1896

I

Когда супруга вызвали для службы князю в столицу, О-Тоё не очень обеспокоилась. Только загрустила. После свадьбы они впервые расставались с мужем. Но с ней были ее мать и отец и – в чем она едва ли могла признаться даже себе – тот, кто был ей дороже всех, ее малютка-сынок. К тому же у женщины было много забот – разнообразных дел по дому. А еще она должна была трудиться за ткацким станком – ткать шелк и бумажные ткани.

Каждый день в назначенный час она накрывала обед для отсутствующего мужа в его любимой комнате: на лакированном подносе расставляла миниатюрные приборы с миниатюрными порциями пищи и напитков – такими, какие принято готовить духам предков и богам. Все это помещалось в восточной части комнаты на специальном столике, вокруг которого рассаживаются в торжественных случаях. Супруг уехал на восток, поэтому и стол накрывался с восточной стороны. Перед тем как убрать со стола, она всегда поднимала крышку мисочки, чтобы убедиться, что пар сконденсировался; таково поверье – если пар превратился в воду и осел изнутри, значит любимый на чужбине жив и здоров; если же крышка суха, значит он умер, а душа прилетала за пищей. День за днем О-Тоё поднимала крышку, и она всегда была покрыта капельками влаги.

Ее неизменной радостью был малыш. Мальчику минуло три года, и он постоянно задавал вопросы – такие, что ответить на них могли только боги. Когда он принимался играть, мать откладывала работу и садилась с ним рядом. Когда ребенок нуждался в отдыхе, она снова была рядом и рассказывала сказки или пыталась отвечать на расспросы о том, что едва ли доступно людскому пониманию. Вечерами, когда перед алтарями и священными образами зажигали фонари, мать учила сына детским молитвам. Когда мальчика укладывали спать, она садилась с рукоделием у его постели, любуясь умиротворенностью его маленького личика. Когда ребенок улыбался во сне, О-Тоё знала, что это богиня Каннон забавляет его играми из царства теней, и тогда она шептала буддийское заклинание, обращенное к этой Деве, поскольку та неизменно милостива к тем, кто обращается к ней с молитвой.

Иной раз, когда стояли особенно ясные дни, мать шла к горе Дакэяма и с сыном за спиной поднималась на ее вершину. Эти прогулки всегда радовали мальчугана не только потому, что мама была рядом, но и потому, что учила его видеть, слушать и слышать красоту природы. Дорога медленно шла в гору, они проходили через леса и рощи, шли по цветущим склонам, пробирались между нависающими утесами – здесь в старых деревьях обитали духи, а соцветия шептали сказки. Доносились хриплые крики диких голубей, и кротко ворковали ручные, а цикады звенели, жужжали, пели…

Все, кто тоскует и ждет возвращения любимого человека – если им дана такая возможность, – идут на гору Дакэяма. Ее можно разглядеть из столицы и окрестных провинций. На самой ее вершине есть камень – величиной и очертаниями своими он напоминает человеческую фигуру. А перед ним, на нем и за ним набросано множество гальки. Рядом – маленький синтоистский храм, посвященный некой принцессе, жившей много лет назад. Предание гласит, что она очень тосковала по возлюбленному и долго стояла, глядя вдаль, но тот не вернулся, и от горя она навеки окаменела. Люди на этом месте воздвигли храм; влюбленные молятся в нем о возвращении своих дорогих людей. Уходя, каждый берет с собой камешек, а когда долгожданный возвращается, обязательно нужно вернуть камень обратно и положить еще несколько новых – в знак памяти и благодарности.