Николай Фомич, как и многие старики, страдал множеством болезней. Его мучили ревматизм и подагра, а также несварение желудка. Одевался он крайне небрежно. Единственными его развлечениями были – вкусная еда, послеобеденный сон и игра в карты со своим соседом – худощавым и одноглазым бывшим штабс-капитаном Егоровым. Женщины уже давно перестали интересовать Николая Фомича. Да и в молодые годы он далеко не снискал славы ловеласа. Имея скромные мужские достоинства, кои успокоились насовсем еще при жизни его супруги, он не мог заинтересовать ни одну мало-мальски приятную даму. Все его скудные эротические фантазии так и оставались лишь фантазиями. Иногда, он мог, невзначай, заглядеться на какую-нибудь аппетитную молодую особу, подумать о ее привлекательном теле, и тут же, через пять минут напрочь забыть о ней, предавшись какому-то более полезному занятию. Жена его, женщина кроткая и не темпераментная, всю жизнь довольствовалась тем, что господь послал. Она совершенно точно была уверена в том, что муж с женой должны сходиться в постели лишь для того, чтобы зачать ребенка и не более.

После обеда Анна Федоровна приказала запрячь легкую повозку и отправилась с кучером за несколько верст в гости к Николаю Фомичу.

Подъехав к его скромному и неухоженному имению, велела слуге доложить барину о своем приезде. Тот, спотыкаясь и подобострастно кивая, побежал докладывать хозяину. Прошло несколько минут, слуга не возвращался. Нетерпеливая Анна Федоровна, не дожидаясь его возвращения, сама двинулась через дорожку запущенного сада, прямиком к террасе господского дома. Подойдя ближе, увидела следующую картину: слуга тщетно пытался разбудить барина. Тот спал, сидя в кресле-качалке, теплый клетчатый плед закрывал его с головы до ног. Запрокинув назад седую голову и по-детски округлив старческий впалый рот, Николай Фомич издавал громкий, раскатистый храп, трогательная слюнка стекала вдоль небритой, словно подернутой плесенью, щеки. В жалкой скрюченной фигуре не осталось ни капли мужского, он походил скорее на маленького седого мальчика, уснувшего крепким послеобеденным сном.

Смущаясь и досадуя, слуга приплясывал возле хозяйского кресла, широкая смуглая рука потихоньку тормошила стариковское плечо.

– Барин, Николай Фомич, просыпайте-с. К вам гости важные пожаловали-с.

– Ну, чего тебе Захар? Чего ты, меня будишь? – недовольно заворчал старик, сопя носом. Послышался еще один зычный всхрап, рот закрылся, желтая сухая ладонь прошлась по подбородку, вытирая слюни, сонные веки приоткрылись, обнажив бессмысленный туманный взор.

Наконец, Николай Фомич проснулся, тряхнул головой, круглые, как у филина глаза с удивлением уставились на разнаряженную Анну Федоровну. Сфокусировав взгляд на шелковом, с множеством оборок и перьев зеленом чепце, старик никак не мог сообразить: чего от него хотят. Такие яркие особы, как Анна Федоровна редко появлялись на пороге дома Звонаревых. Старик впал в легкий ступор при виде столь экзотической фигуры, показавшейся ему в самом начале диковиной птицей с зелеными перьями. С трудом оторвав взгляд от вычурного головного убора гостьи, Николай Фомич почесался, громко икнул и потянулся, сладкая зевота свела судорогой небритые скулы. Спустя минуту, он снова отряхнулся, словно блохастый пес, сбрасывая последние остатки сновидений. Сладчайшая улыбка осветила белесые стариковские глаза.

– А, соседушка, доброго здоровьица! Вот не ждал, не гадал, что вы ко мне в гости-то пожалуете-с. И как на грех, сестрица-то моя в город уехали-с. А я уж без нее, признаю-с, как без рук стал-с, – сказал Николай Фомич и неловко встал из кресла, – Захар, ставь скорее самовар!

Бросив в сторону шерстяной плед, он остался в старом, темно-бордовом стеганом халате, засаленном и продранном в некоторых местах, стоптанные сафьяновые туфли с загнутыми восточными носами красовались на маленьких ногах. Шаркающей походкой барин повел гостью в залу, где его слуга Захар уже расставлял на столе чашки и блюдца для предстоящего чаепития.

– А я к вам ведь по делу приехала, любезнейший, Николай Фомич, да по приятному для вас делу, коли вы серьезно к нему отнесетесь и поступите со свойственной одному вам, прозорливостью, – кокетливо улыбаясь, сказала Анна Федоровна.

– Извольте-с, дорогая соседка, присаживайтесь. Я вас поперед китайскими травами[55]с баранками напою, а уж потом и про дело ваше мне расскажете-c.

Неспешно попивая чаек, и болтая о разных хозяйственных делах и видах на предстоящий урожай, Анна Федоровна все думала о том, как-бы ловчее начать разговор о сватовстве и невесте.

– А что, Николай Фомич, наверное, вам скучно вдовцом-то до сих пор куковать? Хоть вы и не одиноки, так как сестрица вам во всех делах помощница. А все же мужчине-то порядочному без жены – негоже жизнь свою проживать.

– Помилуйте-с, Анна Федоровна, так уж, сколько лет минуло с тех-то пор, как я жену-то свою Акулину Михайловну схоронил… Что ж делать-то… На все – воля Божья. Так видать, уж один свой век и скоротаю.

– А я вам так скажу, любезный мой, Николай Фомич: тот человек умен, кто на бога надеется, а сам не плошает.

– И как же прикажете-с вас понимать, соседушка, моя дорогая?

– А так-с, что жениться вам надобно и как можно быстрее. И невеста у меня достойная есть на примете: племянница моя Глафира, – отвечала Анна Федоровна, – вы, небось, слыхали, что она живет теперь в нашем имении, на полном моем попечении, так как сиротка она несчастная. Я же, как любящая ее тетя, желаю ей только полного счастия во всем. Я долго думала: за кого бы ее замуж выдать. И знаете, дорогой мой, Николай Фомич, лучше вас, я ей-богу, жениха придумать не могу.

Николай Фомич уставился на нее, вытаращив круглые стариковские глаза. От удивления у него даже выпал изо рта кусок, размоченной в чае, баранки.

– Так-то, оно конечно… – пробормотал он. – Только, какой же из меня уже жених? Она-то, небось, молодая сильно, а я – давно в летах…

– Ой, Николай Фомич, да когда же молодость невесты – недостатком была? – по-сорочьи затараторила гостья. – Не на престарелой же вам жениться, ей богу? Конечно на молодой. Молодая жена – она отрадой и опорой на старости лет будет. Добрую жену взять – ни скуки, не горя не знать! И людям не стыдно показать, – потом подмигнув, добавила, – и вечерами с ней скучать не придется. Она и лаской женской согреет. По мне, так заслужили вы радости земные, и так уж, почитай, десять годков один живете. Сколько, же можно, траур-то по покойнице блюсти?

– Ну, так-то – оно так, но все, же, неожиданно уж, больно ваше предложение для меня. Да к тому же, и невеста-то, поди, не согласная будет замуж, за меня старика идти.

– Что это, батюшка, вы, шутки, что ли шутить изволите-с? – принужденно и фальшиво засмеялась Анна Федоровна, а потом добавила, – помилуйте-с, а кто же спрашивал когда невесту? Я же говорю вам, что являюсь опекуншей ее полной во всех делах. Значит, моя воля за кого ее замуж пристраивать. Прикажу – она все исполнит. Она знает: я не враг ей, и хочу только добра. Да и скажите мне, на милость: разве сыскать во всем уезде человека более порядочного и благородного, чем вы? Ваш древний дворянский род дорогого стоит! За кого же еще замуж выходить, как не за вас, любезный мой, Николай Фомич? Она девушка ученая, бывшая институтка, к тому же проворная и по хозяйству хорошо помогать станет. Не вечно же сестре вашей спину в имении гнуть. А тут будет, кому ее заменить, чтобы вам с сестрицей отдыхать на старости лет. А коли, где жена молодая и взбрыкнет, так ваша Пелагея ее быстро уму-разуму научит. Для того и коса у невесты молодой длинная, чтобы таскать легко за нее было. А если розгой когда Пелагеюшка ее пожалует, так я за науку такую, даже благодарна вам буду от всей души. Наука такая никого еще не портила!