— Мне страшно, — тихо проговорила она.

— Ты их боишься?

—Да.

Гиббонс и Берри были в казарме, когда он привел дезертиров. Сэр Генри тоже оказался там и принялся радостно потирать руки, довольный тем, что беглецов удалось поймать, он даже многословно поблагодарил Шарпа, словно на время забыл о своей неприязни. Военно-полевой суд являлся простой формальностью, уже через несколько минут бумаги были подготовлены и отправлены на подпись генералу. Судьба четырех дезертиров решилась.

Шарп провел в комнате с двумя лейтенантами несколько минут, они тихонько переговаривались и время от времени принимались хихикать, поглядывал на него в надежде вызвать гнев, но уж слишком неподходящим был момент.

Шарп повернул лицо Жозефины так, чтобы видеть ее глаза.

— А если бы их здесь не было, ты бы во мне нуждалась?

Она кивнула.

— Ты все еще не понимаешь. Я — замужняя женщина — осмелилась на побег!.. О, я знаю, он поступил гораздо хуже, но это не имеет никакого значения. В тот самый день, когда у меня хватило смелости покинуть дом родителей Дуарте, я осталась одна. Неужели тебе не ясно? Мне нельзя туда вернуться, мои родители никогда не простят свою дочь. Я думала, в Мадриде... — Жозефина замолчала.

— Кристиан Гиббонс обещал, что присмотрит за тобой в Мадриде?

Жозефина кивнула.

— Многие девушки туда отправились, ты же знаешь. Там так много офицеров. Но сейчас... — Она снова замолчала.

Он знал, о чем она думает.

— Теперь ты встревожилась. До Мадрида не добраться, ты осталась с человеком, у которого нет денег, и думаешь о ночах, которые придется провести в полях или в маленьких домиках, кишащих вшами.

Жозефина улыбнулась, и Шарп почувствовал, как у него сжимается сердце.

— Когда-нибудь, Ричард, ты получишь чин полковника, станешь обладателем великолепного коня и кучи денег, а капитаны и лейтенанты будут трепетать при одном упоминании твоего имени.

Он рассмеялся.

— Но ты не хочешь ждать? — Шарп знал, что говорит правду, только от этой правды никому из них не становилось легче.

Жозефина была не единственной девушкой из хорошей семьи, рискнувшей всем и убежавшей за солдатами. Однако те, другие, были незамужними, всегда могли найти защиту, быстро отпраздновав свадьбу, и тогда их семьям оставалось только сделать вид, что все в порядке. Но Жозефина? Шарп знал: ради комфорта и безопасности она быстро забудет нищего стрелка и найдет богатого человека, какого-нибудь кавалерийского офицера, который будет тратить на нее деньги и время.

Он еще крепче прижал девушку к груди, чувствуя, как ночной воздух холодит кожу.

— Я присмотрю за тобой.

— Обещаешь? — спросила она тихо.

— Да.

— Тогда я не буду бояться. — Жозефина слегка отстранилась. — Тебе холодно?

— Ну и что?

— Пойдем. — Она повела его обратно в темную комнату.

Шарп знал, что Жозефина будет принадлежать ему недолго, совсем недолго, и на душе у него стало горько.

На улице продолжала лаять собака.

Батальон был построен так, что роты образовывали три стороны квадрата. На четвертой стороне, вместо обычного треугольника для порки, оказались два кривых тополя, растущие на берегу мелкого пруда. Берега пруда были вытоптаны кавалерией, грязь высохла и превратилась в бледно-коричневые с зелеными прожилками комья земли. Между деревьями стоял большой полковой барабан, а на его серой натянутой поверхности лежали раскрытая Библия и молитвенник. Ветер не шевелил страницы, безжалостное солнце окатывало жаром долину и взмокших от пота людей, одетых в парадную форму и вытянувшихся по стойке «смирно».

Шарп стоял перед ротой легкой пехоты на левом фланге и смотрел через головы роты гренадер на замок Оропезо. Тот возвышался над долиной, и его было видно на многие мили вокруг. Стены замка, словно исполинские каменные глыбы, поднимались над покатыми крышами городка, и Шарп лениво подумал, что, наверное, здорово было прискакать сюда на роскошном коне и в настоящих рыцарских доспехах в те далекие дни, когда замок действительно являлся серьезной преградой для наступающего войска. Современная осадная артиллерия с легкостью пробьет кажущиеся надежными стены, и камни лавиной покатятся по узким, извилистым улочкам.

Пот жег глаза, стекал по спине. Но Шарпу было на удивление хорошо — совсем неподходящее настроение для того, что вскоре должно произойти, однако, глядя на замок, Шарп думал о Жозефине, и почему-то, даже в холодном свете наступившего утра, ему казалось, что он заключил с ней совсем неплохую сделку. Девушка будет принадлежать ему, пока не перестанет в нем нуждаться, а взамен одарит его своей любовью и жизнерадостностью. Ну, а когда договору придет конец? Хороший солдат, так считал Шарп, всегда планирует на несколько сражений вперед, однако сейчас он не знал, что станет делать, когда Жозефина его покинет.

Он бросил взгляд на Гиббонса. Тот гордо сидел на своей лошади возле роты легкой пехоты. Симмерсон восседал на коне в самом центре каре рядом с генералом, Папашей Хиллом, который в сопровождении штабных офицеров прибыл исполнить свой долг — принять участие в казни. Гиббонс смотрел прямо перед собой, его лицо ничего не выражало. Как только все это закончится, он снова окажется в безопасности, под крылышком любимого дяди. Лейтенант не сказал Шарпу ни единого слова, просто подъехал на лошади туда, где стояла рота, развернул своего скакуна и молча замер на месте. В словах не было никакой необходимости. Шарп чувствовал, как от Гиббонса исходят волны ненависти, — ведь он не только получил тот чин, на который нацелился Гиббонс, но и отнял у него женщину, чем нанес еще более серьезное оскорбление. Шарп знал, что точка в их отношениях еще не поставлена.

Четырнадцать человек, совершивших разного рода мелкие проступки, вышли на середину каре и встали лицом к деревьям. В качестве наказания они должны будут расстрелять дезертиров; солдаты, словно завороженные, не могли отвести глаз от двух только что вырытых могил и грубо сколоченных гробов, поджидавших Мосса и Ибботсона. Двое других пленников умерли ночью. Шарп подозревал, что Партон, батальонный врач, помог этим несчастным отправиться к праотцам, чтобы не заставлять батальон смотреть на то, как двоих смертельно раненных солдат привяжут к деревьям, а потом выстрелами разнесут в клочья их тела.

Шарпу не раз доводилось быть свидетелем казней. В детстве он наблюдал, как повесили какого-то преступника, и помнил взволнованные вопли толпы, когда жертва дергалась и извивалась в судорогах. Он видел, как людей расстреливали из декоративных медных пушек, как их тела становились частью индийской земли, видел своих товарищей, которые умирали под пытками женщин Типпу, видел, как несчастных скармливали диким зверям, сам вешал преступников у проселочных дорог, но чаще всего это были расстрелы, производимые с соблюдением военных ритуалов. Шарп считал, что ни один разумный человек не может наслаждаться подобным зрелищем, но был согласен: иначе нельзя.