А Пашка, оказалось, некрещеный. У меня и в мыслях не было у него спрашивать: крещеный, нет?

Ну и он растерялся, конечно, бедный. Не ожидал такого поворота.

Пришлось его окрестить. Мы, когда в церкви узнавали, что надо иметь для крещения, знаете, что оказалось самым главным? Я думала: белье там, крестик… А нам священник объяснил, что самое главное — вера в Господа нашего, Иисуса Христа. Пашка сказал, что вера у него есть. Неделю Библию читал…

— Зачем, — говорит, — одну и ту же историю четыре раза пересказывали, я не понял. Но история хорошая. О многом, — говорит, заставляет задуматься.

Ну и венчали нас. Все красиво было, торжественно. Пашкины родители обалдели, правда, но противиться не стали. Они вообще хорошие, родители его. С моими подружились. И вообще, у нас все хорошо. Прямо распрекрасно. Ипотеку выплачиваем с помощью родителей даже быстрей, чем предполагали. Деньги есть. С сексом все нормально. Я уже говорила.

Но скучно. Я поймала себя на том, что специально задерживаюсь на работе, чтобы домой не идти. Пашке говорю, что задерживаюсь, чтобы больше заработать — у нас зарплата зависит от того, сколько продал. Но я-то правду знаю. Пашка ребенка хочет. А я предохраняться стала втайне от него. Нехорошо, наверное, венчаться, а потом предохраняться… Не по-божески… Но я как представлю, что вот так с ним всю жизнь жить… Всю жизнь! Это же одуреть можно. А с другой стороны: раз венчались, то куда денешься? И вот что теперь делать? Что? В магазин приду — еще туда-сюда: люди там, энергия… Ну, я говорила. А домой ноги не идут. И сама себе противна.

— Чего тебе еще, дура, надо? — саму себя спрашиваю. — Хороший же муж. Не пьет, не изменяет, работает. Чего с жиру-то беситься, как говорится…

А тоска такая… Смотрю на него, бывает, он там… не знаю… картошку на кухне жарит… Он готовит еще хорошо. Ну, это совсем не важно.

И вот смотрю, значит, на него — и удавиться хочется.

У меня критические дни теперь чуть ли не каждую неделю, ну, чтобы реже с ним… Ну, вы понимаете? А он не замечает. Или ему тоже все равно? Не знаю.

И что мне делать в такой ситуации? Куда тоску деть?

Мне очень хотелось что-нибудь срифмовать.

И мысли были, а чувств не было. Чувства создают внутри настроение, ритм. Нет ритма, и мысли организовать невозможно.

Когда хреново, есть три выхода: что-нибудь срифмовать, что-нибудь выпить или с кем-нибудь поговорить.

Если первый отпал, остаются два других.

Подошла официантка Юля.

— У вас все в порядке?

— Нет, — ответил я. — Если бы у меня было все в порядке, я бы тут не сидел.

Тут она задала свой отвратительный вопрос:

— Могу ли чем-нибудь помочь?

Когда женщины задают такой вопрос, они что, правда, не понимают все огромное меню ответов?

— Думаю, да. Присаживайтесь.

Юля улыбнулась. Как ей, наверное, казалось, по-доброму:

— Нам нельзя. Вам хочется с кем-нибудь поговорить?

— Да. Мне хочется с кем-нибудь потрепаться. И вообще, мне говорили, что тут едва ли не клуб общения.

А поговорить не с кем. Какой-то пьяный со своей бабой подсел и все.

Юля неожиданно спросила:

— Который час?

Я показал свои часы.

— Хорошие часы, — снова улыбнулась Юля. — Дорогие. Я попробую вам помочь, но придется немного подождать.

И она исчезла.

Только официантки умеют исчезать, а не уходить.

А мне хотелось говорить.

Не потом, не когда-нибудь, а сейчас.

Я взял телефон.

Та, Которая Не Звонит, — не звонила. И не писала.

Какого черта! Почему я все время должен ждать?

Они умеют молчать лучше, чем мы. Вот в чем их сила.

Мы, мужики, придумали, что они — говорливые, что они любят трепаться, что, бывает, их не остановить.

И не то чтобы это прям совсем не так.

Но они умеют молчать в любви.

Молчать — чтобы мы постоянно думали о них.

Молчать — слегка склонив голову и глядя своими прекрасными глазами так, чтобы этот взгляд можно было трактовать в ста тысячах вариантов.

Молчать — в ответ на какой-нибудь самый главный наш вопрос, слегка улыбаясь: мол, ты же знаешь мой ответ сам, правда, милый? Чтобы мы с ума сходили, разбираясь, правильно мы знаем или нет.

Молчать — в ответ на наш крик, когда нам кажется, что, если не выскажешься, мир рухнет.

Молчать — именно в тот момент, когда мы гипнотизируем телефон.

Молчать — когда послана самая важная эсэмэска в жизни, и ты умрешь, если не получишь ответа.

Молчать — именно в тот момент, когда ты просто нуждаешься в голосе, в том, чтобы именно ее голос разорвал эту давящую тишину.

Молчать — именно в тот момент, когда ты больше всего нуждаешься в ней.

Молчать…

Это великое искусство: не высказываться в любви.

Какого черта!

Я набрал номер.

— Ах! — сказала Та, Которая Не Звонит.

Она прямо так и сказала:

— Ах!

И замолчала.

— Это я, — сообщил я.

— А я знала, что ты позвонишь. Прям чувствовала, не поверишь!

Вот это она зря сказала.

Я, значит, уже который день жду от нее звонка, а она, видишь ли, чувствует, что я позвоню сам.

Нет, надо уметь плевать на тех, кто плюет на тебя.

Мне за пятьдесят. Я — состоявшийся человек. И я не хочу больше иметь дела с теми, кто мне не звонит.

Я глотнул виски. Залпом. Как водку.

И начал орать.

На Ту, Которая Не Звонит, я обрушил гнев, скопившийся на всех женщин мира.

Я не помню слов, которые я говорил. Я не помню мыслей. Я даже чувств не помню.

Это был один сплошной гнев.

Я не говорил: «Ты».

Я орал: «Все вы».

Она отвечала за всех.

Та, Которая Не Звонит, ошалела. Она никогда не слышала меня таким.

Она пыталась вставить слово. Она даже силилась возражать.

Напрасно. Мужчину, который пылает гневом, остановить нельзя.

Я забыл, где нахожусь. Мне было плевать, что рядом люди.

Я должен был выплеснуть всю гневную тоску, которая накопилась во мне. И я делал это с азартом артиста массовки, который вдруг получил главную роль.

Я упивался своим гневом. Я наслаждался своим гневом. Я сбрасывал его с себя как старую, ненужную одежду — страстно и с восторгом.