Виктор схватил его за руки, раскрутил и зашвырнул в кусты:

– Вот и вся история…

Отдышавшись, он поднял широкий солдатский ремень с желтой бляхой и, похлестывая им по влажным веткам, пошел по дороге.

Впереди, за кустами виднелось поле.

Виктор остановился, потер затылок:

– Шишку набили, обормоты…

Потом повернулся и неторопливо побежал через поле, шурша мокрым от росы овсом.

Брюки его быстро намокли, пряжка болтающегося в руке ремня посверкивала в темноте.

Поле пошло под уклон и вскоре Виктор спустился в широкий и длинный овраг. Здесь было совсем темно и сыро. Где-то журчал ручей.

Раздвигая переросшую траву, Виктор нашел ручей, зачерпнул рукой темную воду и сполоснул лицо.

Ручей был узкий, полузасохший. От воды пахло прелью.

Виктор перепрыгнул через него, выбрался из оврага и снова пошел по полю, на этот раз ничем не засеянному.

Из-под ног его выпорхнула перепелка, попискивая, полетела прочь.

Виктор махнул ей вслед ремнем.

Поле пересекала дорога.

Он огляделся:

– Ну вот. Кажется наша… ага…

Дорога шла через знакомые кусты.

Виктор пошел по ней.

Вскоре поле кончилось и лес встал вокруг. Было черно, сыро и прохладно. Деревья стояли словно декорации – неподвижно.

В черных проемах меж ветвями посверкивали звезды.

Виктор нашел тропинку, перешагнул поваленное дерево.

Где-то наверху сорвалась с ветки птица, вяло захлопала тяжелыми крыльями.

Сквозь листву мелькнул свет.

Виктор прошел по тропинке, перепрыгнул лужу, раздвинул орешину: посреди лужайки стояла «волга», в кабине горел свет и Степченко что-то со смехом рассказывал шоферу.

Виктор подошел сзади, постучал по крышке:

– Можно к вам?

– Ааааа! Герой вечера! Илья Муромец! – Степченко вылез, обнял Виктора. – Ну, молчу! Один в поле воин! Не ожидал! Нашел дорогу? Все в порядке? Цел? Не поранили?

– Да нет вроде…

– Ты лесом возвращался? Полем? А может через Бобринское?

– Дорогой.

– Ну, молодец! Молодец! А это что – ремень? Что – трофей боевой? Ух… тяжелый, бля… башку проломить ничего не стоит… Видел я, как ты начал, как дуру эту поддел. Как кодла на тебя ломанулась – испугался даже, подбежал поближе, думаю – втопчут козлы Витьку в землю! Да куда мне! Махнул парень через забор! А эти мудаки, – он заглянул в кабину, – за ним! За ним, бля! Ну, молодец!

Степченко потянул его в кабину:

– Давай, полезай сюда.

Виктор влез и сел рядом с ним. Степченко, улыбаясь, разглядывал его:

– Ну, молодец парень, молодец, Первый выезд, а так сработал… Постой, постой, что это…

Он повернул голову Виктора к свету. На левом виске краснела ссадина.

– Ну, это в кустах, наверно…

– И рубашка порвана, вон, смотри… – Степченко потрогал разорванный рукав и присвистнул, посмотрев на спину Виктора. – Ни хуя себе! Во, полоса какая. Чем это они тебя? Колом что ли?

– Да, наверно… но это пустяки…

Шофер тоже посмотрел, перегнувшись через сиденье.

Степченко рассмеялся:

– Ну, ладно, это не в счет. Я-то после того, как они за тобой ломанулись, сюда пошел, ничего не видел. Ну, откровенно скажи – скольких угробил? Десять? Двенадцать?

Виктор устало улыбнулся:

– Да я не считал…

– Ха-ха-ха! – Степченко захохотал, мигнул шоферу. – Я ж говорил, он заводной. Ну, молодец. А некоторые теряются в первый выезд…

– Почему?

– В зале-то привыкнут к своим, рожи примелькаются – тренеры да партнеры. Хоть и нападают и замахиваются, так знаешь ведь, что свои, что ни хуя не сделают. А тут другое… Тут – замахнулся – бей! Слыхал пословицу?

– Слышал.

– Ну вот. Шпана она и есть шпана. МГ – 18. По правде сказать – все они вставлены в 22. Дохляки. Попадаются, конечно, 64 и 7. Те, что армию отслужили. А так в основном – пшено, малолетки. Отцы – из запоя в забой, из забоя в запой, днем на заводе въябывают, вечером буханут и козла забивают, а пацаны – хули им делать? В школе отсидят, днем хуи проваляют, вечером футбол посмотрят, бутыль красного раздавят на семерых – и на танцы. А там дело ясное. Думаешь – танцевать они пришли? Ни хуя! Он, бля, ни рожей ни кожей не вышел, как и родители алкоголики, он и поговорить-то с девкой толком не умеет, не то что – танцевать. Зато свинца под ременную бляху он залил, не забыл. На танцы придут кодлой и ждут, кого б отпиздить. Найдут чужака какого или своего понезнакомей да посамостоятельней – отхуярят и по домам: на неделю впечатлений – во! – Степченко провел ребром ладони по горлу. – Будут по сто раз перемалывать – как я его, да как мы его. А то кодла на кодлу полезет. Но это – реже… Значит, Витек. Коротко. По 17 все в порядке, по 9 нормально. Не дотягиваешь по касаниям. Ртуть, ртуть, помни, не скатывайся к 7. И главное, я тебе много раз в зале говорил и здесь повторю – забудь про свой бокс раз и навсегда.

– Да я стараюсь забыть, Семен Палыч, да трудно. Восемь лет ведь…

– Кротов Вася одиннадцать отстучал и ничего. Словно и не занимался, посмотри на него. А ты – чуть что – в стойку горбишься. Кому нужна твоя стойка? Ты не боксер, не каратист, не ниндзя. Ты уебоха. Помни про 9.

Шофер улыбнулся:

– А что, много было их?

– Человек сорок, – Степченко скатывал ремень. – Заводи, Петь, поехали… Вообще, постой-ка, надо отлить…

Он вылез из машины.

– Я с вами, – Виктор выбрался следом.

Шофер заворочался и тоже вылез.

Через минуту три струи зашелестели по траве.

От травы пошел пар.

Степченко посмотрел на неподвижные деревья, поежился и, отряхиваясь, проговорил:

– Тихо падают листья с ясеня. Ни хуя себе, сказал я себе.

Шофер тихо добавил:

– Глянешь в небо, а там действительно…

Виктор застегнул брюки, глянул на звезды и прошептал:

– Охуительно, восхитительно.

Сергей ступил на еле заметную узкую тропинку, ползущую через болото, но Кузьма Егорыч предупредительно остановил его за плечо:

– Нет, Сереж, тут нам не пройтить.

– Почему? – повернулся к нему Сергей.

Егерь неторопливо ответил, отгоняя от лица слепня:

– Завчера ливень лил, нынче трясина вспухла. Там возле Панинской низины тебе по пояс будет, а мне по грудя. Так что давай обходом.