Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дорогой, можешь мне позвонить? Нужно определиться, когда ты вернешься, чтобы я смогла сказать Большой Е, придешь ли ты на ужин завтра вечером. Еще кое-что произошло в Рирдене, Генри тут никак ни при чем, но, веришь или нет, явилась полиция, чтобы поговорить со мной об этом происшествии. Так странно и неимоверно ужасно. Да, и знаешь что – я сегодня дала интервью „Тудэй“! Люблю, пока-пока, Грейс».
Затем она щелкнула «Отправить».
И тут она услышала звук, похожий на бульканье. Раз, потом еще и еще раз. Этот звук сопровождал ее жизнь или, по крайней мере, ее семейную жизнь. Так бывает, если ты замужем за врачом, во всяком случае, за врачом, у кого в палатах больные и родители больных, которые всегда должны знать, что в любой момент могут связаться с врачом больного ребенка. Этот звук в свое время прерывал ужины с Джонатаном, концерты с Джонатаном, прогулки, сон с Джонатаном и даже занятия любовью. Щелк-бульк, щелк-бульк, щелк-бульк – потом тишина. Звук означал: кто-то только что отправил твоему мужу электронное письмо.
Она посмотрела туда, откуда раздался звук, и увидела лишь знакомый прикроватный столик Джонатана с лампой из белой керамики (близнеца своего светильника), старый журнал «Нью-Йоркер», диск Бобби Шорта («В Таун-Холле», один из его любимых) и одну из многих пар очков для чтения, которые она регулярно ему покупала (дешевые из аптек, чтобы не тратиться на дорогие оправы, потому что он слишком регулярно терял или ломал очки). Но ни один из этих предметов не издавал подобных звуков, а звук этот Грейс слышала – она знала наверняка. Она не знала достаточно, чтобы испугаться. Зачем пугаться знакомых звуков в знакомом месте, даже если услышишь в момент, когда совсем не ждешь?
Грейс отложила ноутбук в сторону, тихонько сползла с кровати и опустилась перед ней на колени, не обращая внимания на шум в голове, так внезапно и сильно на нее навалившийся, что родись у нее в мозгу какая-то мысль, она бы не разобрала ее из-за этого гудения. Она открыла дверь прикроватного шкафчика и увидела только знакомые ей вещи: три больших кожаных кофра, полных джаза, рока, винтажных поп-записей из Брилл-билдинга и «диджери-дую». Плюс несколько меню из ресторанчиков навынос и свернутую программку последнего выступления учеников Виталия Розенбаума. Это был призрак, механическая галлюцинация, не значащая ничего за исключением разве что того, что она соскучилась по мужу и – это только-только начало приходить ей в голову – что не была целиком и полностью уверена, где именно он находится. И все же – если это правда, если Грейс действительно убедила себя, что все это ей послышалось, этот щелкающе-булькающий сигнал «кто-то только что отправил твоему мужу электронное письмо», – тогда зачем она протянула руку, схватила и вытащила сначала один кофр, затем еще один, заглянула внутрь и увидела то, что никак не была готова увидеть? До ужаса знакомый смартфон Джонатана, в немом отчаянии мигающий индикатор «низкий заряд аккумулятора», зеленый индикатор сообщений, говоривший ей – как будто нужно было что-то говорить, – что кто-то только что отправил ее мужу электронное письмо.
Глава девятая
А кто слушает-то?
Итак, конец света приближался на рокочущем нижнем уровне подспудного страха. Грейс закрыла дверцы шкафчика, спрятав загадочный телефон и щелкнув задвижкой, словно аппарат мог попытаться сбежать, а затем в течение долгой ужасной ночи сидела на кровати, мысленно ходя вокруг разверзшейся у ее ног трясины, но не ступая в нее. Края трясины, по счастью, еще не сомкнулись, хотя и не сулили ничего хорошего: там было что-то о Джонатане, а еще что-то о почти незнакомой убитой женщине и что-то о полиции. Генри лег спать примерно в десять вечера, обняв ее на ночь, и Грейс с наигранной веселостью прижала его к себе, надеясь, что он не заметит сотрясающей ее дрожи. Шли часы, а Грейс все не спала.
Перед ней, конечно же, открывалось множество возможностей. Она могла позвонить Робертсону Шарпу Третьему (которого Джонатан долгие годы называл Робертсон Шарп Третьесортный, а иногда и просто Третьесортным) и объяснить, что Джонатан – «Он иногда такой растеряха!» – забыл телефон дома. Поехал ли на конференцию кто-нибудь еще из Мемориального центра, с кем она могла бы связаться? А может, ей позвонить прямо на конференцию, если удастся узнать ее точное название и место проведения? «Детская онкология в Кливленде» звучит довольно расплывчато. Она могла позвонить Стюарту Розенфельду, который замещал Джонатана, но это все равно что во всеуслышание заявить о том, что жена Джонатана Сакса понятия не имеет, где ее муж, и сходит с ума.
Она. Не. Сходит. С ума.
И все-таки…
Грейс мысленно вернулась к утру понедельника, их обычному началу дня, включавшему кофе и завтрак для Генри (единственного в семье, кто завтракал), обсуждение планов на день, состоявших из – она с трудом припомнила – ее пациентов вплоть до четырех часов, потом занятия Генри музыкой, визит Джонатана к стоматологу, чтобы наконец поставить постоянную коронку на нижний зуб, который он сломал в прошлом году в больнице, поскользнувшись и упав на лестнице. И не было ли каких-то неясных планов насчет ужина, чтобы кто-то что-то купил по дороге домой. Кливленд, рассуждала она, вновь и вновь прокручивая события того дня, в планы не входил. Разве что он планировал улететь позже? После ужина с женой и сыном? Возможно, где-то уже в процессе он решил, что подобный расклад не слишком хорош, что весьма редкий ужин в кругу семьи недостаточно веский повод для отказа от позднего вылета на конференцию, которая должна начаться завтра рано утром? Может, он спонтанно принял это решение, проверил свободные места на рейсах, ненадолго заскочил домой за вещами, решив позвонить ей позже и сказать об изменившихся планах.
Он и вправду позвонил в понедельник днем, хотя его сообщение Грейс
