Почти два года Яны была «его девушкой», и Дмитрий считал, что они любят друг друга. И тут вдруг такое… Оказывается, любовь – это не только секс до изнеможения, и даже не совместная жизнь бок о бок, это что-то большее. Ильин вспомнил, как ещё полтора года назад он предлагал Яне выйти за него замуж, и как она отказалась, найдя какие-то вроде бы вполне убедительные аргументы. Дмитрий настаивать не стал – в конце концов, штамп в паспорте ничего не значит, верно? – хотя если бы девушка стала его женой, они смогли бы быть вместе каждую ночь вместо того, чтобы встречаться урывками. Женатым курсантам-старшекурсникам разрешалось жить с семьёй вне стен училища, а у Дмитрия с его матерью была квартира на Васильевском острове. Но это разрешалось именно женатым – «свободные браки» в счёт не шли. Как говорил его ротный, «Гражданский брак – это не для военного!», и курсант Ильин был согласен со своим отцом-командиром.

«А ведь надо решать, – думал Дмитрий, идя по набережной, – не за горами выпуск, и вольготное житьё кончится». Он сильно сомневался, что его Яна с радостью поедет с ним от благ цивилизации к чёрту на рога, в какой-нибудь северный военный городок, где жильё не ремонтировалось чуть ли не с хрущёвских времён, однако гнал от себя эти мысли, надеясь её уговорить. Оставлять молодую жену в Питере не хотелось: учитывая её темперамент, можно было с уверенностью предсказать, что через полгода у лейтенанта Ильина вырастут такие рога, что в рубочный люк не влезешь. Да и что это за жизнь за тысячу километров друг от друга? Люди женятся, чтобы быть рядом, а не врозь, тогда и верностью всё будет в порядке!

Но теперь, после их неожиданной размолвки, Дмитрий никак не мог избавиться от назойливого вопроса: а надо ли ему жениться на Яне? Если она за два года так и не поняла, что у него, при всей его уступчивости, есть что-то своё, заветное, о чём тогда говорить? А может, он был для неё только разминкой, репетицией перед настоящей жизнью? Поиграли в любовь – и хватит? Эта мысль была очень неприятной, но возникла она не на пустом месте: ведь Яна до сих пор так и не вышла за него замуж. Неужели…?

Задумавшись, Дмитрий не заметил, как добрёл до Стрелки. Он любил это место: здесь был когда-то первый морской порт новорождённого города, и здесь швартовались парусные корабли, двести лет назад приплывавшие из дальних стран на огонь ростральных колонн-маяков. И ещё здесь был военно-морской музей, занимавший величественное здание бывшей Биржи. Ещё пацаном Дима был в этом музее много раз, исходил его вдоль и поперёк и мог часами стоять у моделей боевых кораблей флота российского. Он знал об этих кораблях всё, знал наизусть, но снова и снова перечитывал скупые строчки таблиц, на которых были указаны их тактико-технические данные: водоизмещение, скорость хода, калибры орудий, толщина брони. И ему порой казалось, что знамёна, висевшие в Большом зале музея, всё ещё пахнут солёным дыханием моря и порохом давно отгремевших сражений.

Обычно около музея было немноголюдно, но сейчас почему-то вокруг здания Биржи сновали люди, и стояло множество машин – грузовых. Дмитрий не сразу понял, что всё это значит, а когда понял, у него перехватило дыхание.

Разговоры о переносе экспозиции музея велись давно, и аргументы «за» выдвигались железобетонные: восстановим историческую справедливость. Здесь ведь была биржа, так? Значит, тут ей и быть! Северная столица России не может существовать без своей фондовой и валютной биржи – чем она хуже Лондона или Нью-Йорка? И место для этого финансового храма должно быть достойным – в центре города, на Стрелке Васильевского острова, чтобы все видели и знали: вот он! А музей – а что музей? Пусть переезжает куда-нибудь в другое место, какой с него толк? Прибыли не приносит, только сосёт деньги из городского бюджета и ещё требует ремонта. А между тем люди с деньгами готовы сделать этот ремонт, но только в том случае, если в старинном здании Биржи расположится не музей, а куда более полезная структура. И вот, похоже, «историческая справедливость» восторжествовала…

На негнущихся ногах Ильин подошёл поближе и замер, всё ещё не веря в реальность происходящего. Он видел, как люди в рабочих комбинезонах выносили из здания свёрнутые знамёна – те самые! – и деловито швыряли их в кузов грузовика, распахнутый, словно пасть ненасытного чудовища. Это походило на парад Победы, когда к подножию Мавзолея летели знамёна поверженной фашистской Германии, – с той только разницей, что тогда на лицах солдат была гордость победителей, а сейчас на лицах людей в комбинезонах с латинскими буквами было равнодушие, словно они грузили дрова – дрова, и ничего больше…

Дождь усилился, но Дмитрий не замечал капель, забиравшихся ему под воротник. Он стоял и смотрел, испытывая самую настоящую боль от бессилия что-либо изменить. Что он мог сделать? Броситься с кулаками на этих людей, выполнявших свою работу, за которую им платят деньги? Эти люди просто делали своё дело – точно так же, как восемьдесят лет назад другие люди взрывали храм Спаса-на-водах, выстроенный на народные копейки в память русских моряков, погибших при Цусиме.

«А ведь дело не в бирже, – подумал вдруг Ильин, – вернее, не только в ней. Зачем он нужен, музей русской морской славы в самом центре города? Ведь эрудированные знатоки истории доказывают, что никаких побед не было, и что гордиться нечем, а тут маячит на самом виду зримое подтверждение этих побед! Нехорошо получается – можно и усомниться в правоте этих историков… А так – так оно спокойнее…».

Рабочие вынесли длинный продолговатый ящик и поставили его прямо на асфальт – шёл дождь, и им не хотелось мокнуть, ожидая, пока в кузове грузовика подготовят место для очередного «предмета экспозиции». Ящик был обёрнут шуршащим пластиком, но с торца – наверно, из-за небрежности упаковщиков или грузчиков, тащивших его вниз по лестнице, – пластик прорвался. Порыв сырого ветра отогнул шелестящий лоскут, и Дмитрий увидел, что находится внутри: модель корабля в прозрачном параллелепипеде, напоминавшем саркофаг павшего героя. И Дмитрий узнал этот корабль – сразу, с первого взгляда.

Это была модель крейсера первого ранга «Варяг» – корабля, больше ста лет назад принявшего неравный бой и затопленного в далёком корейском порту Чемульпо. Потом в составе русского флота служили ещё два корабля с таким именем, и второй из них уже снова под андреевским флагом, а третий – тяжёлый авианесущий крейсер – так и не был достроен на верфи независимой Украины и был продан по цене металлолома ушлым дельцам из быстро набиравшей силу Поднебесной Империи. По официальной версии, из авианосца собирались сделать развлекательный центр, а как оно замышлялось на самом деле – кто знает?

А модель их славного предка стояла сейчас под дождём. Стекло быстро покрылось мелкими каплями, и они побежали вниз, стекая скупыми мужскими слезами. Курсант пятого курса военно-морского училища Дмитрий Ильин повернулся и пошёл прочь, ускоряя шаг, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от места казни памяти. Он не плакал – просто в лицо ему летел обычный для Питера мелкий дождик, и поэтому лицо его было мокрым.

Он торопился – времени до вечерней поверки оставалось не так много, а надо было ещё успеть заскочить домой, переодеться в форму и вернуться в училище. И надо было ещё попить чаю с матерью – она ведь наверняка, вернувшись с работы, приготовила что-нибудь вкусное, чтобы угостить сына и его Яночку. Мать Димы хорошо относилась к подруге сына и очень хотела, чтобы они наконец-то поженились. Надо, надо попить с ней чаю, потому что, очень на то похоже, угощать домашними пирогами «Яночку» ей уже больше не придётся.