Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То, что в религии является предикатом, приобретает, в силу вышесказанного, значение субъекта, и наоборот. Поэтому мы можем перевернуть религиозные изречения, представить их себе как contre-vérités, и таким образом мы обретем истину. Бог страдает – страдание есть предикат – но страдает Он за людей, за других, а не за себя. Это значит: страдание ради других божественно; кто страдает за других, полагает за них свою душу, поступает по-божески, является Богом для людей.
Contre-vérités (фр.) – «противоистины», истины, доказываемые от следствий, а не от причин. Пример Фейербаха: Бог страдает за людей, следовательно, страдание сближает с Богом.
Но страдание Христа есть не только нравственное, добровольное страдание, страдание любви, имеющей силу пожертвовать собою за благо других; оно представляет собою еще страдание как таковое, поскольку оно служит выражением способности страдания вообще. Христианская религия не есть сверхчеловеческая; она освящает даже человеческие слабости. Языческий философ, узнав о смерти своего ребенка, восклицает: «Я знал, что произвел на свет смертного»; а Христос, по крайней мере библейский, ибо об ином, добиблейском Христе мы ничего не знаем, – оплакивает мнимую кончину Лазаря. Сократ с невозмутимым спокойствием выпивает чашу, наполненную ядом; а Христос, напротив того, молится: «Если возможно, да минует меня чаша сия». В этом отношении Христос есть самопризнание человеческой чувствительности. Христианин, в противоположность языческому, в частности стоическому, началу с его суровой силою воли и самостоятельностью, внес в сознание Бога сознание собственной возбудимости и чувствительности. Христианский Бог не отрицает, не проклинает человеческих слабостей, если только они не греховны.
Цитируемая молитва Иисуса в Гефсиманском саду раздражала языческих философов: для них философ должен быть мужественно готов к любому страданию, а не молиться об облегчении своей участи. Но для христианина гефсиманская молитва – пример деятельного сострадания, которое объясняет самый глубокий смысл жертвы Христа. Русский богослов митрополит Антоний Храповицкий даже считал, что в Гефсиманском саду и произошло действие спасения как соединение всего человечества состраданием, а смерть на кресте была нужна только как притча, чтобы всех впечатлить. Это утверждение сомнительно, потому что сострадание во время молитвы может оказаться недостаточным, а смерть в муках всегда необратима и недвусмысленна.
Страдание есть высшая заповедь христианства – сама история христианства представляет историю страданий человечества. У язычников к культу богов примешивалось чувственное ликование: у христиан, разумеется у древних христиан, к богослужению присоединялись слезы и сердечные воздыхания. Подобно тому, как связанное с культом чувственных богов, чувственное ликование служит чувственным определением сущности богов, вызывающих это ликование, так и сердечные вздохи христиан исходят из глубины сердца, из внутренней сущности их Бога. Истинного, человеческого Бога надо искать не в Боге софистической теологии, а в Боге культа, у христиан культа внутреннего. А христиане, разумеется древние христиане, считали высшей формой религиозного почитания слезы раскаяния и тоску.
Сердечные воздыхания – глубокое раскаяние не только в дурных поступках, но и дурных мыслях, имеется в виду, что это может эмоционально переживаться как состояние, близкое к агонии, предсмертным мукам, но сердечная молитва производит очистительное действие и восстанавливает человека.
Софистическая теология – так Фейербах называет теологические системы, рассматривающие качества Бога только исходя из интеллектуальных соображений, без сострадательного соучастия.
Тоска или томление – состояние богооставленности или ожидания Бога, специфическое состояние, близкое одновременно ностальгии, влюбленности и фрустрации, сладостная мука.
Таким образом, слезы суть чувственные перлы христианской религиозной души, в которых отражается сущность ее Бога. Бог, находящий удовольствие в слезах, выражает собою сущность сердца и особенно чувства. Христианская религия учит, что Христос сделал все для нас: спас нас, примирил нас с Богом. Из этого можно было бы вывести заключение: радуйтесь: нечего больше заботиться о примирении с Богом, ибо примирение уже состоялось. Но imperfectum страдания производит более сильное и прочное впечатление, чем perfectum спасения.
Imperfectum… perfectum (лат.) – незавершенность… завершенность. Имеется в виду, что страдание может никогда не кончаться, по крайней мере изнутри страдания ему как бы не видно конца, и страдание запоминается лучше. Христианский теолог на это сказал бы, что спасение как факт бытия верующим переживается не менее глубоко.
Спасение есть только результат страдания: страдание – основа спасения. Поэтому страдание глубже укрепляется в душе; страдание, а не спасение, делается предметом подражания. Если сам Бог страдал за меня, то я не могу радоваться и наслаждаться, по крайней мере в этом испорченном мире, бывшем ареной Его страданий. Неужели я лучше Бога? Могу ли я не разделять Его страданий? Разве поступки моего Бога и Господа не должны служить для меня примером? Имею ли я право пользоваться только прибылью, не неся расходов? Разве мне известен только факт искупления? Разве история страданий Христа не стала для меня также объектом? Неужели она является для меня только объектом холодного воспоминания или даже предметом радости, ибо эти страдания доставили мне блаженство? Но кто может допустить такую мысль, кто захочет исключить себя из страданий своего Бога?
Арена – слово употреблено в значении «обозреваемая со всех сторон сцена», зрелище, которое видно всему человечеству.
Христианская религия есть религия страдания. Образ распятия, который мы и поныне встречаем во всех церквах, представляет нам не Спасителя, а распятого страдальца. Даже распространенное среди христиан самораспинание является психологически глубоко обоснованным следствием их религиозного миросозерцания. Тот, кто постоянно носит в душе образ Распятого, естественно чувствует потребность распинать себя или других. По крайней мере, мы имеем такое же право сделать это заключение, какое имели Августин и другие отцы церкви, укорявшие языческую религию за то, что непристойные религиозные изображения язычников будто побуждают их на непристойности.
